Неожиданно в соборе ожила тревога, с паперти донеслись истошные выкрики:
– Допустите меня! Допустите грешного! Матерь Божья велит!
Озираясь, зашевелились парчовые туши. Испуг на лицах митрополита и епископов; вспотели боярские лица, начал покашливать князь Василий.
Расталкивая тесные ряды молящихся, звеня веригами, в собор протискивался юродивый, старец Астий, в лохмотьях на исхудалом теле. Тыча бояр деревянным посохом, увенчанным черепом ворона, он, пробившись к духовенству, растерянно спрашивал:
– Где он? Где хоронится? Слава ему! Слава!
Увидев наконец возле стены Андрея Рублева, Астий, заливчато засмеявшись, кинулся к нему, упав перед ним на колени.
– Нашел тебя! Нашел тебя к своей радости! Велела мне Матерь Божья преклонить перед тобой колени и лбом подолбить землю за лики ее, сотворенные тобой в сем храме.
Встав, юродивый хрипло кричал:
– Все кланяйтесь ему, рабу Божью Андрею! Все на колени перед ним, и ты, князь Василий, со всеми не бойся колени ушибить!
Юродивый еще продолжал кричать, но сильные руки воевод и бояр вывели его из собора, где снова гремел голос протодиакона и пел хор.
Андрей, бледный, стоял с плотно прикрытыми глазами, а из-под ресниц просачивались слезы и текли по щекам…
Глава пятая
1
Дремучие, заповедные леса, даже не везде зверем топтанные. Они настойчиво, со всех сторон, подступают к удельному Звенигороду, хоронят в себе его слободы и посады.
В Звенигороде княжеское гнездо зовут Городком. Так пожелала княгиня Марфа Ермолаевна. Во многом не перечит ей князь Юрий, хотя своей горделивостью и заносчивостью отстал от жены всего на полшага.
Только версту с лишним надо прошагать из Городка на другой, еще более высокий холм, главенствующий над лесом при впадении в Москву речки Разварки. С древности окрещен холм званием Сторoжа, здесь угодья Сторожевского монастыря.
По преданию, от названия холма пошло именование города. В старые годы стояла на холме вышка со стражей, бившей в колокол при всяком приближении врагов. От того заполошного колокола родилось звонкое имя Звенигорода.
Несмотря на окружающую Звенигород лесную глушь, он не избежал разорения при нашествии Тохтамыша, но выжил, а когда князем удела стал Юрий Дмитриевич, окреп, разбогател. Казна князя и приданое его жены позволяли Звенигороду расширяться и отстраиваться. В Городке и в монастыре одновременно были сооружены два каменных собора: Успенский и Рождественский…
2
Весна 1406 года в Звенигороде стояла дружная и душистая. На лесных мочажинах цвели ландыши. В посадах и слободах избыток черемух. В Городке княжеские хоромы обступили березы вперемежку с черемухами. В малой думной горнице полумрак оттого, что окна прикрыли ветви цветущих деревьев. Князь Юрий по-домашнему, в неподпоясанной рубахе, сидел за столом. Перед ним листы пергамента.
Скрипнула дверь и заставила князя оторваться от писания. Подняв недовольный взгляд, он увидел вошедшего слугу с горящей свечой, а за ним вошла княгиня Марфа. Слуга, поставив свечу на стол, проворно удалился.
– Вовремя подошла, а то бы писал в темноте. Уж больно велик ноне цвет на черемухах.
Княгиня подошла к киоту с иконами и поправила лампадку с тусклым огоньком.
– Не зря навестила тебя. Вышла надобность побеседовать.
– Рад послушать.
– Говорила седни с игуменом Саввой.
– О чем? – спросил недовольно князь.
– Старец злобится, что медлишь звать иконников из Москвы для росписи соборов. Работа предстоит большая, и опасается он, что за лето можно не успеть. Я с ним согласна. Собор в Городке строить спешил, а лепость в нем завести не торопишься.
– Кого же Савва велит звать из Москвы? Поди, мыслит, чтобы расписывал византиец Феофан?
– Про иноземца словом не обмолвился. Настоятельно велит звать иконника Даниила Черного, ведомого ему по Троицкому монастырю.
– Позвать нетрудно.
– Вот и зови.
– А что, если братец Василий не дозволит ему к нам податься?
– Ты действуй через матушку. Она на Василия живо узду наденет. Чудно, родные братья, а во всем у вас между собой ладу нет. Сама наслышана, что зело добрый иконник в Москве объявился.
– Должно, слыхала про Андрея Рублева?
– Так, кажись, его кличут. Да ты и сам хвалил его, что дельно братов собор украсил иконами. Чать, наш Успенский нисколечко не хуже Благовещенского. Вот и надобно, чтобы в нем все было по-богатому, как в московских соборах. Молиться хочу в лепости, чтобы образа отгоняли житейские докуки. Не пойму тебя. Всю зиму хвалился, что росписью собора утрешь Василию нос, а как подошла пора, ты медлишь.
– Повременить хочу.
– По какой причине?
– Донесли мне, будто Василий, обозлясь на тебя, что не поехала со мной на освещение собора, велел не пускать к нам московских изографов.
– Пошто не сказал мне о сем до сей поры?
– Не хотел волновать.
– Да мне дела нет до злобливости Василия. Кто донес? Поди, опять кто-нибудь из бояр, угождая тебе, придумал напраслину. Ты меня слушай. Никому не верь. Сам в оба гляди. Бояре-шептуны из-за корысти верными прикидываются.
– Не волнуй себя, Марфинька, излажу все, как скажешь. Желанных тебе иконников постараюсь раздобыть.
– Непременно раздобудь. Пошто давно в Москве не был? Все возле моего подола. Никак, боишься, что своруют меня?
– Марфинька, радость моя.
Князь встал из-за стола и, подойдя к жене, обнял ее.
– С лаской до ночи повремени. Ты лучше выполни мои пожелания. А то ноготки-то выпущу. Не забывай, что матушка твоя крепко недужит. Надо тебе возле нее чаще бывать. Не дай господь преставится, а тебя рядом нет. Василию только этого и надобно, чтобы все матушкино богатство к своим рукам прибрать.
– Не серчай. Все излажу.
– В беседе с матушкой не позабудь помянуть, что Савва пожелал московских иконников. Игумен у матушки в чести. Так и скажи, что старец-де советует только Даниилу Черному доверить украшение собора, а мое пожелание, чтобы с ним был Андрей Рублев помощником.
– Может, и грека позвать?
– Не надобно. Он наверняка цену дорогую заломит. А свои иконники скромнее. Дадим ихому монастырю какой-нибудь вклад, а сами они и твоему княжескому спасибу земно поклонятся. В Москву на сей раз вместе поедем. Надо и мне побыть возле болящей, а то говорят, возле нее нежданно объявилась какая-то монашка. Неспроста она объявилась, да еще по ее зову. Вороны завсегда вовремя слетаются.
Князь после последних слов перекрестился. Марфа, увидев испуг мужа, засмеялась:
– Покажем бабушке внука Дмитрия, нареченного в честь ее прославленного супруга. Пусть полюбуется на наше дорогое дитя. А мы поглядим, какое семя литовка в род Калиты принесла. Вижу, недоволен моим решением? Отговаривать не старайся. Знаешь, я ничуть не хуже Васильевой литовки по Москве буду вышагивать, став великой княгиней.
