пополнение в семье. За последние два месяца женился Ильяс Хаматдинов, родился ребенок у Гены Коломацкого, и вот теперь Володя стал отцом. Чудеса!..»
— Ты, может, помнишь Надю Шумейко? — спрашивал между тем Володя. — Она на ГЭС работала, на подстанции. А теперь у нас. Оперативные переключения, быстрота и точность! — Он рассмеялся. — Мы всех новичков направляем к ней на стажировку — ветеран. А ветерану двадцать лет. Наташа Трифонова в энергостроительный поступила, тоже девка с головой.
Еще раз привелось ему работать с парнями Володи Сафонова. На строительстве Нового города сгорел трансформатор, погасла распределительная подстанция. Пока действовала резервная линия, надо было срочно менять трансформатор. Сафонов созвал самых опытных ребят да еще попросил помощи у Стрельникова. Тот послал Мансура и Васю Филиппова. Володя не скрыл радости, опять встретившись с Мансуром. Когда поставили новый трансформатор, закончили монтаж и подключения, он снова заговорил о своих девчатах, о той же Наде Шумейко, а потом неожиданно предложил Мансуру перейти на РЭС.
— Брось ты, — сказал Мансур. — Брось ты! — резко повторил он. — Ну что я тебе, что? На фотожелатиновом заводе меня даже не спросили, почему я увольняюсь, — вот как нуждались!
Володю смутила его резвость, Мансур это заметил сразу. Но вместо того чтобы загладить неловкость, он продолжал:
— Брось, говорю! Пусть молодежь работает. «Быстрота и точность!» Они молодые, техникумы заканчивают. А я что, я вечный монтер.
Ему было приятно, что Володя хочет заполучить его к себе, да и сам он знал теперь цену своему умению. Но было ему отчего-то невесело. Он завидовал этим девчонкам и паренькам, а время, когда бы и сам он учился, казалось ему упущенным: где уже там, тридцать лет! Нет, он останется в своей бригаде.
Он останется, а многие ребята с пуском завода уйдут. Ильяс Хаматдинов по направлению дирекции КамАЗа учился в Казани; будет работать на монтаже электрооборудования. Гена Коломацкий тоже ждет не дождется, когда пустят завод, — у него диплом техника. Коля Хадыкин сдал экзамены в энергостроительный техникум. Вася Филиппов тоже заговаривает об учебе. И Осман Куртасанов уходит из бригады. Неуемная душа, он взялся отремонтировать старый автокран и поднял его на ноги. А Дюмин видит, что парень мастак и по фрезерному делу, и по токарному, и кровельщик, и электрик, говорит: принимай мастерские. Действительно, Осман мастер, но у него еще и диплом.
«На шофера, что ли, выучиться? — думал Мансур. — Но техникум все-таки лучше. Продавцы и те учатся...»
Его старательная Фирдоус поработала всего-то ничего, а ее уже послали учиться на курсы в Казань. Вернется в Челны заведовать отделом в магазине... «Скорей бы приезжала», — думал он, нему становилось так неспокойно, как будто Фирдоус могла и не приехать. Он перелистывал альбом с фотографиями. Быстротечно проносилась перед его глазами череда прошлых лет: вот он мальчик-четвероклассник с пионерским галстуком на белой рубашке, он — с челкой на лбу, в гимнастерочке, с приятелями из ремесленного, а вот они вдвоем с Фирдоус, отважно застывшие перед объективом, а вот уже с дочкой... Однажды, захлопнув альбом, принялся писать жене письмо: «Фирдоус! Я купил пианино и считаю, что сделал правильно, пусть Эльмира учится». Больше он не находил слов, главное, казалось, он высказал — поэтому исписал страницу приветами и поклонами и запечатал письмо.
На следующий день ребята помогали ему втаскивать пианино в вагончик и недоуменно спрашивали: чего, это, дескать, ударило ему в голову?
— Так ведь в кредит! — отвечал возбужденно.
Потом, остыв немного, объяснял, что дочка будет играть, ничего удивительного. Но ребята как будто не совсем понимали его поспешность: приехала бы жена, посоветовались, а там бы и купили...
Придя с работы, он первым делом заглядывал в почтовый ящичек, потом шел в вагончик и, открыв пианино, мягко ударял по клавишам... «Скорей бы приезжала», — опять думал Мансур.
— А не съездить ли в Казань? — произносил он вслух и не находил в себе никакого побуждения ехать.
Жизнь в большом городе не была им отринута вовсе, шатания с приятелями в парке, яркая суматоха городских празднеств и сейчас казались соблазнительными. Но все это вроде относилось не к взрослой поре его жизни, а к той, когда он был парнишкой с челкой на лбу. Самым приятным в том давнем было смутное чувство ожидания, которое связывалось то с будущей работой на большом заводе, то с девочкой- десятиклассницей, о которой он тогда мечтал, то с поездками в другие страны. А потом чувство ожидания исчезло, и были только рассудочные соображения о том, как найти взаимопонимание с родителями и жить в трехкомнатной квартире, а в свободное от работы время не упускать радостей жизни большого города. Грустное настроение не часто посещало его тогда. А сейчас в собственной грусти он находил еще и давно забытое чувство ожидания. Он ждал, когда жена приедет в их дом. Он ждал дочку; как только вернутся, пусть мать сводит ее в музыкальную школу. Ждал, не заикнется ли еще раз Володя Сафонов о работе на подстанции...
Он вдруг вспомнил о давней своей страсти — рыбалке. Купил у одного старика в Челнах лодку, заклепал, подлатал; теперь он просыпался раньше зари и бежал к реке. Когда рыбалка бывала удачной, сушил рыбу, нанизав ее на нитку, и нес на участок угощать ребят.
Вася Филиппов напросился с ним на рыбалку. Мансура это очень обрадовало. Он будил Васю на рассвете, и вместе они шли пустыми улочками к реке, отвязывали лодку и выгребали в протоку. Вася был не рыбак, он старательно забрасывал удочку и не сводил глаз с поплавка. Потом он начинал скучать, нервничать, и это передавалось Мансуру, и у него тоже не клеилось дело. Тогда они заводили разговоры о том, о сем, машинально забрасывая и выдергивая удочки.
— Скоро в отпуск, в деревню поеду, — говорил Вася.
— Тянет все-таки? — опрашивает Мансур.
— Там мать. Да иной раз интересно вспомнить, как бригадир утром стучит кнутовищем в раму: «Эй, Вася, езжай за дровами!» Запрягаешь лошадь, едешь за тридцать километров. Обратно рядом с возом идешь...
— Мать небось зовет?
— Ну нет! Мы ведь городские, москвичи. В сорок первом отец ушел на фронт, а мать с бабушкой эвакуировались в Мордовию. Когда бываю в Москве, то заворачиваю в свой район. Вот, думаю, где-то здесь мы жили. А сам родился в Пичпанде. И с отцом так и не виделись — ни он меня, ни я его... Нет, не зовет мать, хотя, конечно, скучает.
— А правду говорят, что поездил ты как дай бог каждому?
Вася смеялся:
— Как не дай бог!
— А меня в шестьдесят восьмом занесло вон аж куда — на станцию Пап, между Кокандом и Наманганом. Старшим кондуктором ездил. Но, честно говоря, я всегда хотел жить в Казани. Ты жену мою знаешь? Разве похожа она на бабу-ягу?..
И он, дивясь своей полной доверчивости, рассказывал о стычках с родителями, о славной своей женушке, которую он не давал в обиду. Говорил, что Фирдоус заканчивает курсы в Казани, скоро вернется, и они наверняка устроятся здесь прочно.
В седьмом часу утра они подгоняли лодку к берегу и, замкнув ее на замок, впритруску бежали на участок, развеивая дрему, разминая затекшие ноги. Вася, посмеиваясь над собою и хваля искусство Мансура, рассказывал парням о рыбалке. Он только умалчивал про те разговоры, которые они вели в надводной тишине. И Мансуру было приятно, что Вася хвалит его и что умалчивает о разговорах, как бы делая из них тайну. В эти минуты беспечного веселья, необычайной легкости, единения с ребятами вдруг словно выталкивалась грустная мыслишка: не вечная бригада — ребята уйдут на завод, придут другие, тоже, может быть, мировые парни, но все уже будет по-другому...
В семь часов они выезжали. Перед их глазами проносились картины строящегося города: рабочие на строительных лесах, стрелы кранов в утренней голубой высоте, панелевозы на дорогах. Эти картины были неизменны в глазах Мансура все время, пока он жил в Челнах. Но именно они с быстротой необыкновенной меняли город. Глядя на них, нельзя было не испытать восторга и ожидания. Ожидание сквозило в разговорах и молчании людей. Дома вдоль камского берега неуклонно подымались, как бы привставали, чтобы объять многооконным взглядом Каму и челнинский порт. В порту тоже шли работы: речники
