Мэй?
Я поднимаюсь затемно, принимаю ванну и одеваюсь. Затем сажусь в кресло и наблюдаю за спящим Сэмом. Перед рассветом он вздрагивает и просыпается. Он оглядывается, явно не понимая, где находится, видит меня и моргает. Он не прикрыт одеялом, и в этом есть что-то непристойное. Я почти слышу его мысли: ему стыдно от того, что он здесь, и его охватывает паника при мысли, что он обнажен, а я сижу на расстоянии нескольких футов от него, и ему надо каким-то образом выбраться из постели и одеться. Как и прошлой ночью, я отворачиваюсь. Он вылезает из постели и торопливо бежит в ванную. Хлопает дверь, и я слышу, как начинает течь вода.
Когда мы спускаемся в столовую, Верн и Мэй уже сидят там вместе со Старым Лу. Белая, отливающая зеленью кожа Мэй напоминает алебастр. Мальчик нервно мнет скатерть. Когда мы садимся, он не поднимает взгляда, и я вдруг осознаю, что еще ни разу не слышала его голоса.
— Я уже все заказал, — говорит нам Старый Лу и поворачивается к официанту: — Не заставляйте нас ждать.
Мы потягиваем чай. Никто не заговаривает о пейзаже за окнами, о том, как обставлен отель или какие достопримечательности стоит осмотреть приехавшим из Америки.
Старый Лу щелкает пальцами. Подходит официант, мой свекор — как странно называть его так — жестом просит его наклониться и что-то ему шепчет. Официант выпрямляется, сжимает губы и выходит из комнаты. Через несколько минут он возвращается с двумя служанками, каждая из которых несет с собой по свертку ткани.
Старый Лу подзывает одну из них и забирает у нее сверток. Пока он перебирает ткань, я с ужасом понимаю, что у него в руках простыня с одной из наших кроватей. Сидящие за соседними столиками с умеренным интересом наблюдают за нами. Большинство иностранцев не улавливают сути происходящего, но одна из пар все понимает и выглядит смущенной. Присутствующие китайцы — как клиенты, так и прислуга — смотрят на нас с изумлением.
Найдя на ткани пятно крови, Старый Лу спрашивает служанку:
— Из какой это комнаты?
— Триста седьмой, — отвечает девушка.
Старый Лу смотрит на своих сыновей:
— Чья это комната?
— Моя, — отвечает Сэм. Его отец роняет простыню, тянется за следующей и продолжает свои омерзительные изыскания. Мэй наблюдает за этим, приоткрыв рот. Он продолжает перебирать простыню. Люди вокруг наблюдают за нами. Я чувствую руку Сэма на своем колене. Когда Старый Лу не находит на простыне пятна, Мэй сгибается, и ее рвет прямо на стол.
На этом завтрак заканчивается. Заказывают машину, и через несколько минут мы с Мэй и Старым Лу едем в дом наших родителей. Нас не поздравляют, не угощают чаем. Нас ожидают лишь взаимные упреки. Когда Старый Лу обращается к отцу, я обнимаю Мэй за талию.
— У нас была договоренность. — Его резкий тон не оставляет места для дискуссий. — Одна из ваших дочерей подвела вас. — Он поднимает руку, чтобы предупредить возможные оправдания. — Я прощаю это. Девочка еще юна, и мой мальчик…
Я чувствую бесконечное облегчение, понимая, что Старый Лу предположил, что моя сестра и Верн прошлой ночью не сделали того, что от них ждали, вместо того чтобы предположить, что они это сделали и она оказалась не девственницей. Страшно подумать, что могло бы произойти в этом случае: обследование у врача. Если бы тот обнаружил, что все в порядке, тогда наше положение не ухудшилось бы. Но если бы что-то было не так, тогда мою сестру вынудили бы во всем признаться, брак был бы расторгнут на основании того, что она уже занималась с кем-то постельными делами, денежные проблемы отца не только не разрешились бы, но и приумножились, а наше будущее вновь стало бы неопределенным, не говоря уже о том, что репутация Мэй, несмотря на то что мы живем в современном мире, была бы погублена и у нее никогда не было бы шансов выйти замуж за кого-нибудь из приличной семьи — вроде Томми Ху.
— Все это не важно, — говорит старик отцу, но мне кажется, что он отвечает на мои мысли. — Важно то, что они женаты. Как вы знаете, у нас с сыновьями бизнес в Гонконге. Мы отправляемся туда завтра. Что меня интересует, так это каковы гарантии, что ваши дочери к нам присоединятся? Десятого августа мы отплываем оттуда в Сан-Франциско. Это через восемнадцать дней.
Я чувствую, как что-то обрывается у меня внутри. Папа снова нам солгал! Мэй вырывается и бросается наверх, но я остаюсь на месте и смотрю на отца, ожидая, что он ответит. Но он молчит. Он выкручивает себе пальцы и выглядит так раболепно, что напоминает рикшу.
— Я заберу их одежду, — объявляет Старый Лу.
Не ожидая папиного ответа или моих возражений, он поднимается по лестнице, и мы с отцом следуем за ним. Старый Лу открывает одну дверь за другой, пока не обнаруживает Мэй, плачущую на кровати. Увидев нас, она кидается в ванную и хлопает дверью. Мы слышим, как ее опять тошнит. Старик открывает шкаф, берет охапку платьев и швыряет их на кровать.
— Не забирайте, мы носим это, когда позируем, — обращаюсь я к нему.
— Вы
Он холоден, но несведущ, груб, но некомпетентен. Он не обращает внимания на наши западные платья или просто швыряет их на пол, не зная, возможно, что носят в Шанхае в этом году. Он не берет горностаевую накидку, потому что она белого цвета, а белый — это цвет смерти, зато вытаскивает из шкафа лисий палантин, который мы с Мэй купили поношенным несколько лет назад.
— Примерь это, — командует он, протягивая мне груду шляп, которые вытащил с верхней полки. Я повинуюсь. — Довольно. Можешь оставить зеленую и эту, с перьями. Остальное я забираю. — Он смотрит на отца. — Позже я пришлю людей, чтобы они забрали эти вещи. Подразумевается, что ни вы, ни ваши дочери не будете ни к чему прикасаться. Ясно?
Отец кивает. Старик поворачивается ко мне и безмолвно оглядывает с головы до ног.
— Твоя сестра больна, позаботься о ней, — говорит он и выходит.
Я стучусь в ванную и нежно окликаю Мэй. Она открывает дверь, и я проскальзываю внутрь. Она лежит на полу, прижавшись щекой к кафелю. Я сажусь рядом с ней.
— Как ты?
— Наверное, дело в крабе, которого мы ели на ужин, — отвечает она. — Сейчас не сезон, не стоило его есть.
Я прислоняюсь к стене и тру глаза. Как могли две красотки за такое короткое время пасть так низко? Уронив руки, я разглядываю повторяющийся узор из бирюзовых, желтых и черных плиток.
Позже приходят кули, упаковывают наши вещи в деревянные ящики и под взглядами соседей грузят их на платформу автомобиля. Внезапно приходит Сэм и, не приближаясь к отцу, направляется прямиком ко мне.
— Вы должны отправиться морем в Гонконг и быть там седьмого августа, — говорит он. — А еще через три дня мы все вместе отплываем в Сан-Франциско, отец все устроил. Здесь ваши иммиграционные бумаги. Он говорит, что все в порядке и у нас не будет никаких проблем, но он хочет, чтобы на всякий случай вы изучили, что говорится в этой инструкции. — Он протягивает мне несколько листов бумаги, сложенных и прошитых вручную. — Здесь то, что вы должны будете говорить инспекторам, если возникнут проблемы по прибытии.
Он умолкает и хмурится. Возможно, он думает о том же, о чем и я: зачем изучать инструкцию, если все и так будет в порядке?
— Ни о чем не беспокойся, — говорит он мне уверенно, как будто я нуждаюсь в поддержке мужа и меня должен успокоить сам звук его голоса. — Как только мы разберемся со въездом в Штаты, сразу же отправимся в Лос-Анджелес.
Я молчу, уставившись в бумаги.
— Мне жаль, что так вышло, — добавляет он, и я почти верю ему. — Мне очень жаль.
Когда Сэм собирается уходить, мой отец внезапно вспоминает, что он — гостеприимный хозяин, и предлагает найти ему рикшу. Сэм снова смотрит на меня и говорит:
