она научилась петь «Иисус помнит обо мне» и «Хочу быть близко к Иисусу» на сэйяпе. Она ходит на работу, в обычную и в китайскую школу — с понедельника по пятницу с 16.30 до 19.30 и по субботам с 9.00 до 12.00. Она весьма занятая, но счастливая девочка.
Джой улыбается мне, протягивая руку слушающей ее паре. У своего деда она научилась заставлять людей платить за то, что им, может быть, и не нужно. Мужчина кладет деньги ей на ладонь, и она быстро, как обезьянка, сжимает кулак. Бросив деньги в банку, она протягивает женщине гардению. Разобравшись с покупателями, Джой тут же прощается с ними. Этому она тоже научилась у деда. По вечерам она пересчитывает деньги и отдает их своему отцу. Тот меняет мелочь на доллары и отдает мне, чтобы я положила их к деньгам на колледж.
— Пятнадцать центов за одну гардению, — журчит Джой с очаровательно-серьезным видом. — Двадцать пять за две.
Я беру сестру под руку:
— Пойдем. Она в порядке. Давай выпьем чаю.
— Только не в кафе, хорошо?
Мэй не любит, чтобы ее видели в кафе. Теперь это недостаточно блестящее место для нее.
— Хорошо, — соглашаюсь я и киваю Сэму, поджаривающему еду в воке. Теперь он второй повар, но может присмотреть за нашей дочерью, пока я прогуляюсь с Мэй.
Узкие улицы Чайна-Сити приводят нас к магазину костюмов и реквизита, который перешел к Мэй от Тома Габбинса. С того момента, как мы прибыли в Лос-Анджелес и впервые вошли в Чайна-Сити, прошло уже десять лет. Впервые войдя в ворота миниатюрной Великой стены, я не ощутила это место своим. Теперь же это мой дом — знакомый, уютный и любимый. Это не Китай моих воспоминаний — шумные шанхайские улицы, попрошайки, веселье, шампанское, деньги. Но многое здесь напоминает Шанхай: смеющиеся туристы, владельцы лавок в национальных костюмах, запахи кафе и ресторанов и сногсшибательная женщина рядом со мной — моя сестра. Я замечаю на ходу наши отражения в окнах магазинов и на секунду переношусь в юность: мы наряжались у себя в спальне, любовались в зеркале собой и развешанными повсюду нашими изображениями на плакатах. Мы вместе бродили по Нанкин-роуд, улыбались своим отражениям в витринах, и З. Ч. запечатлевал нашу красоту…
Но мы обе изменились. Мне тридцать два года, и я уже не молодая мать — я женщина, полностью довольная собой. Для моей сестры наступила пора расцвета. Ее по-прежнему снедает жажда всеобщего внимания и восхищения. Ее невозможно удовлетворить. Эта болезнь с ней с самого рождения, она составляет саму ее сущность. Овца в ней хочет, чтобы о ней заботились и восхищались ею. Она не Анна Мэй Вонг и никогда ею не станет, но она получает больше ролей, чем кто-либо в Чайна-тауне. Ей достаются роли капризной кассирши, смешливой нерасторопной горничной или героической жены работника прачечной. Это делает ее звездой в глазах соседей и в моих собственных.
Мэй открывает дверь в свой магазин и включает свет. Нас, как когда-то, окружают шелка, вышивка и перья зимородка. Она заваривает и разливает чай.
— Так о чем же ты хотела мне рассказать?
— Десять тысяч радостей, — говорю я. — У меня будет ребенок.
Мэй сцепляет руки:
— Правда? Ты уверена?
— Я была у доктора, — улыбаюсь я. — Он сказал, что это так.
Мэй вскакивает и обнимает меня. Отстранившись, она спрашивает:
— Но как? Я думала…
— Мне же надо было попробовать. Травник давал мне дерезу, китайский батат и черный кунжут. Я добавляла все это в суп и другие блюда.
— Это чудо, — произносит Мэй.
— Лучше. Это невероятно, невозможно…
— Перл, как же я счастлива. Расскажи мне все! На каком ты сроке? Когда родится ребенок?
Она так же рада, как и я.
— Около двух месяцев. Ребенок родится в мае.
— Ты уже сказала Сэму?
— Ты же моя сестра. Я хотела сказать тебе первой.
— Сын, — улыбается Мэй. — У тебя будет чудесный сын.
Все мечтают об этом, и я краснею от удовольствия, слыша слово «сын».
На лицо Мэй набегает тень.
— У тебя получится?
— Доктор сказал, что я уже старовата, к тому же у меня шрамы.
— Рожают женщины и постарше, — возражает она. Но, учитывая, что проблемы Верна часто приписывают тому, что Иен-иен поздно его родила, это не самое уместное замечание. Мэй морщится, понимая неуместность своей реплики. Она не спрашивает о шрамах, потому что мы никогда не обсуждаем то, как я их получила. Вместо этого она задает более традиционные вопросы: — Тебе все время хочется спать? Тебя тошнит? Помню… — Она трясет головой, будто желая прогнать воспоминания. — Говорят, что только дети продлевают жизнь.
Она касается моего нефритового браслета:
— Вообрази только, как были бы счастливы мама с папой. — Она вдруг улыбается, и наша печаль исчезает. — Знаешь что? Вам с Сэмом нужно купить дом.
— Дом?
— Вы же все эти годы откладывали деньги.
— Да, чтобы Джой могла поступить в колледж.
Моя сестра отмахивается:
— Вы еще успеете на это накопить. Да и отец Лу вам поможет.
— С чего вдруг? У нас же договор…
— Но он сильно изменился. И ведь это ради его внука!
— Возможно, но даже если он нам поможет, я не хочу расставаться с тобой. Ты моя сестра и моя ближайшая подруга.
Мэй ободряюще улыбается:
— Ты меня не потеряешь, даже не надейся. Теперь у меня есть машина, и я смогу приехать к тебе куда угодно.
— Но это будет совсем другое.
— Разумеется. К тому же ты будешь каждый день приезжать на работу в Чайна-Сити. Иен-иен захочет побыть с внуком, да и мне нужно будет видеться с племянником. — Она берет меня за руки. — Перл, вам в самом деле нужно купить дом. Вы с Сэмом это заслужили.
Сэм в абсолютном восторге. Хотя он и говорил, что ему не обязательно нужен сын, все же он мужчина и, разумеется, нуждается в сыне и мечтает о нем. Джой скачет от восторга. Иен-иен счастливо рыдает, но ее тревожит мой возраст. Отец Лу, пытаясь вести себя как подобает главе семейства, стискивает кулаки от наплыва чувств, но с лица его не сходит сияющая улыбка. Верн, мой маленький верный защитник, стоит рядом. Может быть, от счастья я вытянулась и расправила плечи, или же Верн стесняется меня: он кажется меньше и толще, как будто его позвоночник сжался, а грудь — расширилась. Казалось бы, он должен был уже перерасти свою подростковую сутулость. Но я часто замечаю, что он наклоняется и упирается руками в бедра, как будто от усталости или скуки.
В воскресенье дядюшки приходят к нам на праздничный ужин. Наша семья, как и большинство семей Чайна-тауна, сильно разрослась. С того момента, как мы приехали в Лос-Анджелес, китайская диаспора увеличилась более чем в два раза. И дело не в отмене закона об ограничении въезда. Сначала нам показалось, что это станет началом новой эры, но новая квота ограничивает количество въезжающих в страну китайцев до ста пяти человек в год. Как обычно, люди находят способы обойти закон. Например, закон «О супругах военного времени»[27] помог дяде Фреду привезти в Лос-Анджелес свою жену Марико — очаровательную молчаливую японку. Мы не протестуем против того, что он женился на японке. Воспользовавшись другими законами, многие мужчины тоже смогли привезти с
