понимать этого. Что же, пиши рапорт, почему провалил операцию. Решим: просто выгнать тебя или под трибунал.
Овсянников живо представил, как его распоясанного поведут под винтовками в трибунал, поежился и подумал, что, может быть, прав Валдис: надо выждать, пока убийца почувствует себя в безопасности.
— Если ваше такое распоряжение, — неуверенно сказал Овсянников, — я могу написать постановление…
— Я не приказываю тебе, а советую, — тихо сказал Валдис. — Дело битое, безнадежное. У нас и так хлопот полон рот. Выноси постановление да езжай в Таежинский уезд. Там убили продовольственного комиссара. Это тебе не бывший человек Бодылин…
— В Таежинске, — продолжал Овсянников, — я пробыл почти год. Пришлось погоняться за несколькими бандами. А когда вернулся в угрозыск, Валдиса уже не было в живых.
— Яков Филин в это время был в заключении?
— Он снова бежал из тюрьмы. Причем бесследно.
Глава одиннадцатая
— Пассажир Аксенов Николай Аристархович, вылетающий рейсом до Краснокаменска, вас просят подойти к справочному бюро…
Мужчина за ресторанным столиком отодвинул от себя бутылку пива и неспешно двинулся к дверям. На ходу стало видно, что он высок ростом, плотен и проход между столиками тесноват для него.
— Я Аксенов Николай Аристархович.
— Вас просили позвонить по этому телефону.
Телефон начальника главка. Он недоуменно пожал плечами и торопливо направился к телефону- автомату.
— Здравствуйте, Вадим Павлович. Это — Аксенов.
— Привет, Николай Аристархович. Я считал, что ты уже паришь где-то за Волгой. Но на всякий случай позвонил в порт. Каких, думаю, чудес не бывает в природе и в Аэрофлоте. И точно. Вылет задержали. Считай, нет худа без добра… На коллегии мы разговаривали о лучших формах хозяйственных объединений. Зашла речь и о твоей идее собрать Северотайгинские рудники и прииски в комбинат на полном хозрасчете. Новые формы управления — проблема не простая. Нужен в главке человек, который всецело был бы занят этими вопросами. Прикинули возможных претендентов, решили, что лучшего, чем ты, не сыщем.
— Спасибо, — сказал Аксенов растроганно.
— Может быть, сдашь билет, задержишься на недельку в Москве? Глядишь, все и решится…
Аксенов на мгновение отстранил трубку, ворвался в уши рев авиационных моторов на летном поле. Вспомнился разговор с Настей по телефону: «Папка, я соскучилась по тебе. У меня такие новости… Ты не забыл, что через неделю мой праздник?..»
Нет, он не забыл. И твердо сказал в трубку:
— Спасибо за высокую честь, Вадим Павлович. Но я полечу домой. Надо посоветоваться с дочерью. Она у меня — глава семейства…
На привокзальной площади включили освещение. Вокруг светильников роились ночные бабочки. Смыкались в темноте купы деревьев. За ними небо смотрелось словно бы предрассветным — там была Москва.
Жена Аксенова, Наташа, частенько повторяла:
— Хочу жить в Москве. Готова в одной комнатушке в коммунальной квартире. Ну почему у тебя такая кошмарная профессия? Есть же нормальные люди — архитекторы, асфальтировщики, вагоновожатые. У них работа в Москве. А ты…
— А я, говоря по-старинному, золотоискатель. И обязан жить и работать там, где добывают золото.
— Значит, пожизненно обитать в тайге и ездить на собаках?
— Ну отчего же пожизненно? Золото найдут, например, а Кызылкумах. Можно жить в пустыне и ездить на верблюдах…
Давно утихли их споры. На реке Раздольной перевернуло лодку. Наташу даже не нашли… Как радовалась бы она сейчас переезду в столицу…
Мать тоже обрадуется. Она давно твердит: «Я не понимаю тебя, Николай. Каким ты видишь будущее Насти? Пора серьезно подумать о ее образовании. Или ты уготовил ей участь купринской Олеси?..»
Мать обрадуется перемене в судьбе Насти. А сама Настя? Как приживется она на московском асфальте, вдали от приискового пруда, сопки Ягодной?..
Настя говорит, что, когда ясно осознает свое призвание, будет учиться заочно: отца без своего догляда не оставит. Но теперь-то в Москве вместе…
А ты, Николай Аксенов, так ли уж ты жаждешь переезда?
Конечно, в Москве откроются новые перспективы, иной простор. Простор… И явственно, точно он действительно видел их сейчас, встали перед глазами цепи таежных сопок, сыростью задышали лога и межгорья, река Раздольная ослепила кипением бликов…
— Отправление самолета рейсом до Краснокаменска задерживается по метеорологическим условиям, — объявил диктор.
— Как долго может держаться грозовой фронт? — произнес рядом женский голос.
Аксенов, не отрываясь от журнала, чуть скосил уголок глаза. Через кресло от него сидела женщина. В глазах Аксенова зарябило от ее ярко-красного свитера, васильковых брюк и болотного цвета сумки. Но он все же отметил и молодость соседки, и ее привлекательность, и обращенный на него выжидающий взгляд. Аксенов слегка подался к соседке и осведомился:
— Простите, вы что-то сказали?
— Я сказала… Николай Аристархович, долго ли будет держаться грозовой фронт, из-за которого задерживают наш рейс? — Она говорила чуть нараспев, покачивая в такт словам высокой прической. Аксенов озадаченно посмотрел на нее. Она засмеялась.
— Ваше инкогнито, Николай Аристархович, раскрыл диктор. Я стояла у справочного бюро, когда подошли вы. Как видите, никакой мистики.
— Что ж, самые сложные вопросы чаще всего имеют простые ответы. — Аксенов улыбнулся смущенно: совсем обирючился в тайге, непринужденного разговора не можешь поддержать с интересной дамой. Права мать: «Нет в тебе ни грана ни лоска, ни светскости, в кого ты только задался таким мужланом?»
— Извините, но я даже понаблюдала за вашей мимикой в телефонной будке. Мне показалось, вы были взволнованы. Близкая московская знакомая, — она подчеркнула эти слова, — давала вам последние наставления перед возвращением к супруге? — улыбнулась поощрительно.
Аксенов нахмурился, но тотчас же усмехнулся: ее намеки ничуть не оскорбительны. Она видит в нем не старого и даже привлекательного мужчину. А почему бы и нет, черт возьми! Ведь ему еще и пятидесяти нет. Но и выставлять себя перед нею этаким командированным хлыщом было непривычно и неловко.
— Волнение, пожалуй, вы подметили правильно. Звонило начальство.
— Следовательно, ЦУ перед возвращением… на рудник Октябрьский, — она заглянула ему в глаза наслаждаясь его недоумением и весело посмеивалась: — Шапка управляющего рудником не легче шапки Мономаха… И опять, Николай Аристархович, никакой мистики. На Октябрьском второй год работает в старательской артели мой двоюродный брат Глеб Карасев.
— Карасев?.. Старатель?.. Нет, не припоминаю.
— Естественно. Он рядовой рабочий. А вы… Дистанция, как говорится… Но я слышала про вас от Глеба. — Она пересела в кресло рядом с Аксеновым. — Я — Елизавета Ивановна Гущина, москвичка, младший научный сотрудник. Глеб так восторженно расписывает ваши края. Набралась смелости и решила
