строительных механизмов. Побывал в гаражах, в мастерских, дал кое-кому разгон. И засел в постройкоме: проверял жалобы на разные бытовые неурядицы. — Афонин покачал массивной головой и засмеялся: — Чудеса! Игорь Постников привыкает басить. Чувствует себя уже главным инженером треста…
— Уже басит? — ответно засмеялся Денис. — А ведь Постников — бывший ваш работник?…
— Да. Работал у нас после института, командовал автопарком, строительными механизмами.
— Что, очень способный инженер, если прочат его на высокую должность?
— Приказы начальства не обсуждают, — усмехнулся Афонин. — Но поскольку трудился он под моим руководством, я бы не дал ему очень уж блестящей аттестации. Обычный дипломированный специалист, каких десятки тысяч выпускают наши вузы.
— Чем же тогда он так ценен Федору Иннокентьевичу?
— Я говорю, приказы не обсуждают. А может быть, Чумаков тоньше нас проникает в творческие потенции человека.
— Многих, кроме Постникова, работников колонны перевел Федор Иннокентьевич в трест?
— Постникова, значит, Савельеву из бухгалтерии, шофера своего Шапошникова, секретаря Нину.
— Очень ценные работники?
— Савельева — отличный, растущий товарищ, — заметила Шмелева. — Постников — это, наверное, каприз Федора Иннокентьевича, а шофер и секретарь — привычка.
«Ну, каприз, пожалуй, слишком легковесное объяснение для многомудрого и многогранного Федора Иннокентьевича…» — усмехнулся Денис и спросил:
— Наверное, Федор Иннокентьевич забрал бы с собой и Юрия Селянина, если бы тот не погиб. Чумаков очень дорожил Селяниным.
— Не думаю, чтобы Селянина Федор Иннокентьевич забрал с собой, — заговорил кадровик Усенко. — Селянин недели за три до отъезда Федора Иннокентьевича подал заявление об уходе по собственному желанию.
— Оно у вас хранится в архиве? Можно с ним ознакомиться?
— Конечно. Куда ему деваться? — В тоне Усенко проскользнули нотки самодовольства. И стало ясно, что архивы у него в полном ажуре и никакой комар не подточит к ним носа. Но вдруг он вздохнул и добавил: — Памятно оно мне, это заявление… Когда Селянин, значит, подал его мне, я, согласно существующего указания о сокращении текучести кадров, провел с Юрием подробную беседу и уговаривал остаться. Но безрезультатно. Упрям был покойник. И чем-то очень озлоблен. А Федор Иннокентьевич пришел прямо-таки в сильное негодование. Сказал, что это со стороны Селянина мальчишество и пьяный бред. Он запретил мне готовить приказ об его увольнении и выдавать трудовую книжку. И сам пытался Селянина убедить забрать заявление. Федор Иннокентьевич выразился в том смысле, что в интересах всего треста, чтобы Селянин остался…
— Чем же был так ценен Селянин, да еще для всего треста?
— Даже затрудняюсь ответить, — белесые ресницы Усенко вспархивали растерянно, часто. — Федор-то Иннокентьевич ведь, как хороший шахматист, на много ходов смотрел вперед. А Селянин… Он, конечно, экспедитор в отделе снабжения. Но для Федора Иннокентьевича Юрий Селянин был особым человеком. Федор Иннокентьевич ему всегда самые ответственные поручения доверял по части добывания запасных частей. Ну, и опять же снисходительность, терпимость к его грехам прямо-таки отцовские.
— А грешки-то серьезные? Или шалости мальчишеские?
Афонин, Усенко, особенно Шмелева, перебивая один другого, вспоминали Юрия Селянина.
Их рассказы отнюдь не разрушали представления Дениса о Юрии, каким сложилось оно по воспоминаниям Павла Антоновича, Яблокова, Тани и Николая Матвеевых.
Добрый, компанейский, веселый парень. Правда, в последний год он словно чувствовал близкую гибель, попивать стал частенько. А как говорится, где пьют, там и льют… И прогулы стал допускать, и скандалы случались. Поселок невелик, слухи и сплетни разносятся быстро. Постройком дважды просил уволить Юрия за прогулы. Но Федор Иннокентьевич заступался и настаивал на своем.
— Конечно, оставался, — насмешливо заметил Денис. — Как не остаться, если Чумаков даже после заявления Селянина видел в нем опору треста.
— А вы напрасно иронизируете, товарищ Щербаков, — с явной обидой на неуважительный отзыв о Чумакове упрекнул Афонин, — я после того как потянул эту упряжку, ни за какие коврижки не отпустил бы с работы Селянина. Ярко выраженная коммерческая жилка была у него. Своего рода талант. Кроме своей работы в отделе снабжения занимался он еще сбытом отходов лесоповала, которые образуются при прокладке линии. И вот вам факты: за три года до отъезда Федора Иннокентьевича было реализовано более пятидесяти тысяч кубометров. Это дало колонне свыше миллиона рублей дополнительных прибылей. Отсюда и премии, тринадцатые зарплаты и прочие блага. Не говоря уже о таких дарах природы, как вагоны среднеазиатских яблок, дынь, арбузов для наших орсовских столовых, магазинов и детских садов. Что, к слову сказать, и в областном центре редкость. И вся эта благодать по государственным ценам… А я за два года при всем старании реализовал почти в десять раз меньше… Вот вам и Юрий Селянин…
Денис, как бы только для поддержания разговора, спросил:
— Судя по всему, тонкомер шел туда, где произрастают дары природы?
— Точно. Безлесным районам Средней Азии. Здесь даже постоянно находилась их представительница Лидия Ивановна Круглова, — рассказывал Афонин, всей душою одобряя предприимчивость Чумакова и коммерческую жилку Селянина. — Непосредственно отпуском леса занимался Селянин, платежные документы Кругловой оформляла бухгалтер Савельева, которая теперь в тресте. Федор Иннокентьевич, очень поддерживая эти операции, говорил, что большая от них польза государству: и отходы древесины идут в дело, и казне доход, и крепнет дружба народов, и ПМК выгодно.
— А что же вы теперь не укрепляете?…
— Да вот нет такого коммивояжера, как Селянин. И Круглова уехала куда-то. К тому же на тонкомер почему-то упал спрос. А деловую древесину мы продавать не имеем права. Обязаны поставлять деревообрабатывающей промышленности.
— И поставляете?
— Да как вам сказать, — замялся Афонин. — Поставляем, конечно, но… до плановых уровней далековато. Сами знаете, как с рабочими руками дела обстоят повсеместно. Ну и транспорт, прежде всего специализированный, лесовозный, — опять же проблема. Не говоря уже о вагонах… Так что чего кривить душой — гибнет деловой лесок. И много… — Он вздохнул, жалея этот лес, и продолжал с откровенной завистью: — А вот Федор-то Иннокентьевич и Юрий Селянин умели даже дровяник обратить в доход государству.
Денис, как бы не уловив его откровенной зависти к Чумакову, заинтересованно спросил:
— А при Федоре Иннокентьевиче планы поставок делового леса государству выполнялись успешно?
— Я бы не сказал, — покачал головой Афонин. — И при Чумакове, и до него, и после меня останутся те же объективные условия, о которых я рассказывал раньше. К тому же надо иметь в виду, с нас, строителей ЛЭП, практически и спроса нет за этот лес, идет он совсем по другому ведомству, в производственные планы не засчитывается. Для нас это своего рода довесок, так сказать, благородное патриотическое дело.
Хотя у Дениса, что называется, на кончике языка была гневная и, увы, расхожая филиппика против живучей безхозяйственности, заговорил он совсем о другом:
— Простите, Дмитрий Степанович, разумеется, я никого ни в чем не подозреваю, просто как коммунист с коммунистом. Можно, по-вашему, этот практически бесхозный деловой лес сбывать налево под видом тонкомера?
— Ну… при охоте, можно, конечно, — снова замялся Афонин, — известно, что кошка к салу найдет дорогу. Только для этого «налево» отчаянность нужна, грязные руки и грязные помощники. Сильно это против закона и против совести коммуниста…
Тут возвысила гневный голос Нина Ивановна Шмелева:
— Вы это на что же намекаете, товарищ Щербаков? Уж не на то ли, что в бытность начальником ПМК всеми нами уважаемого Федора Иннокентьевича и при моем, стало быть, содействии, как главного
