неопределенного возраста с сильно загоревшим, точно покрытым темным лаком лицом. Глаза его скрывали толстые стекла очков в черепаховой оправе. Над ободками стекол курчавились лохматые черные брови. Одет он был в низко надвинутую на лоб соломенную шляпу и светлый парусиновый костюм.
Ронский готов был поклясться, что никогда до сих пор не встречал этого мужчину, тем не менее его внезапный собеседник приветливо пожелал доброго утра и не замедлил представиться:
— Орест Эрастович, прошу извинить, что я вас потревожил в столь ранний час. Моя фамилия Павлов Василий Иванович, инженер-геолог. Я только что с рудников. Виделся там с академиком Булавиным, он просил кое-что срочно передать вам. Кроме того, я близкий друг Владимира Георгиевича Дюкова. Должен огорчить вас — у Владимира Георгиевича большая неприятность. Какая? Нет, по телевизофону — это долго и не совсем удобно. У меня есть к вам, Орест Эрастович, деловое предложение: до начала работы еще более двух часов, если вы сейчас подъедете к закусочной, что у Дмитриевского бора, мы с вами обо всем переговорим. Жду вас за левым от входа в закусочную столиком. Хорошо?
Ронский знал, что человек на другом конце провода бессовестно лжет, лжет в каждом своем слове, однако, сделал вид, что поверил, и согласился на встречу.
Закончив разговор, он несколько минут подумал, снова подошел к телевизофону, набрал номер, дождавшись ответа, произнес несколько фраз…
Орест Эрастович уже не один день ожидал этого звонка, но сейчас с трудом сдерживал волнение. Он понимал, что сегодня, буквально в ближайшие часы, должен будет положить голову в пасть хищному зверю, и в его, хотя и бурной, но все же довольно размеренной и устоявшейся жизни могут произойти большие перемены. К лучшему или к худшему будут эти перемены, да и сохранится ли сама его жизнь после встречи с этим человеком — ничего этого Ронский не знал и все это не могло не тревожить его глубочайшим образом.
Охваченный этими тревожными мыслями, Ронский внешне спокойно собирался на решающее в его жизни свидание. Понимая значение этой встречи и подсознательно стремясь в самый ответственный в своей судьбе день быть в наилучшем виде, Орест Эрастович одевался с особой тщательностью. Он надел свой любимый светло-серый костюм, шелковую рубашку оливкового цвета, заботливо повязал неяркий, но все же достаточно броский галстук. Стального цвета туфли и легкая замшевая шляпа дополнили его наряд.
Внимательно оглядев себя в зеркало, Орест Эрастович остался доволен своей внешностью и вызвал такси.
…Новый знакомый, как и обещал, поджидал его. При появлении Ронского, Павлов приветливо двинулся ему навстречу, энергично встряхнул руку и подвел к столику, на котором уже стоял обильный завтрак и бутылка сухого молдавского вина.
Ронский с интересом осматривал незнакомое ему помещение. Расположенная на оживленной автомобильной дороге закусочная пользовалась широкой известностью у шоферов и пассажиров междугородних автобусов. Обычно здесь царило оживление, но в этот ранний час закусочная еще пустовала. Только у самого дальнего столика, уставленного бутылками кефира и клубившимися паром сосисками, молча завтракали несколько человек, судя по всему, командировочных откуда-нибудь из дальнего района.
Вглядевшись внимательнее, Ронский заметил в этой группе знакомые ярко-синие глаза на добродушном широком лице и выбившиеся из-под кепки пышные светлые волосы.
Увидев так близко от себя Алексея Петровича Лобова, Ронский испытал радостное успокоение.
— А я только-только из автобуса, — разливая вино по бокалам, сыпал частой скороговоркой Павлов, — и сразу же к вам позвонил. Виктор Васильевич Булавин просил немедленно передать…
— Как он там на рудниках, Виктор Васильевич? — спросил Ронский, стремясь хоть на несколько мгновений оттянуть неизбежное, что должно было прозвучать в их разговоре.
Павлов, похрустывая свежим салатом, начал рассказывать о встречах с академиком на рудниках. Ронский слушал, поражаясь собственной выдержке. Скрипнула входная дверь, выпуская компанию командировочных. Вместе с ними удалился Лобов, закусочная опустела.
— Но все это не так уж важно, — неожиданно оборвал свой рассказ Павлов. Он посмотрел по сторонам и, убедившись, что они с Ронским одни, полусонная буфетчица не обращает на них ни малейшего внимания, закончил:
— Гораздо важнее то, что вы, Орест Эрастович, уже продолжительное время очень активно сотрудничаете с одной из иностранных разведок.
— Позвольте, — отшатнулся Ронский.
— Чего же позволять? — резко перебил его Павлов. — Вы, Орест Эрастович, информировали художника Дюкова, который является иностранным агентом, о некоторых интимных подробностях жизни профессора Стогова. Мало того, вы ввели Дюкова в дом Стогова, а Дюков, действуя по заданию иностранного разведцентра, похитил Стогова и, отравив своего сообщника — уголовника, инсценировал смерть профессора и пожар в его доме от несчастного случая. К счастью для вас, ему удалась эта инсценировка. Иначе вы не были бы сейчас на свободе.
— Но… — неуверенно начал Ронский.
— Не перебивайте! — возвысил голос Павлов. — Когда я говорю, я привык, чтобы меня слушали.
— Так вот! — продолжал Павлов в прежнем обличительном тоне. — Чудом избежав тяжелого обвинения, вы не порвали своих связей с иностранной разведкой Вы, Орест Эрастович, несколько раз встречались с художником Дюковым и выбалтывали ему совершенно секретные сведения о положении на важнейшей стройке Вы сообщили Дюкову о предполагаемой поездке академика Булавина на рудники. Воспользовавшись этим сообщением, Дюков похитил Булавина так же, как и Стогова.
Ронский вновь попытался что-то возразить, но Павлов, как и раньше, не позволил перебивать себя.
— Сейчас, к вашему сведению, — Павлов сделал многозначительную паузу, — Дюков арестован. Вполне естественно, что он назовет на следствии имя своего главного сообщника, наводчика и информатора, то есть ваше имя, Орест Эрастович. Вы достаточно сообразительны, чтобы трезво оценить последствия такого признания Дюкова для вас.
Павлов вновь выдержал паузу, как бы давая Ронскому возможность обдумать его слова, и продолжал, чуть приглушив голос:
— Таким образом, Орест Эрастович, у вас есть две возможности: одна — это пассивно ждать неизбежного ареста или же попытаться скрыться, что не спасет вас, а лишь усугубит вашу вину, другая — это связать свою судьбу со мной, а я гарантирую вам спасение, свободу, богатство. Выбирайте!
— Что вы хотите от меня? — с трудом выдавил подавленный всем услышанным Ронский.
— Вот это уже практический вопрос, — усмехнулся Павлов. — Как это сказал ваш хваленый Пушкин: «Наконец-то слышу речь не мальчика, но мужа!» Так, что ли?
Ронский неопределенно кивнул головой. Ему сейчас было не до литературных сравнении. Он был потрясен всем услышанным от Павлова, пожалуй, не меньше, чем тогда, при разговоре с Игорем Стоговым в институтском сквере. Он знал о том, что с профессором Стоговым случилось большое несчастье, но ничего не ведал о похищении Булавина, да еще о похищении по его, Ронокого, вине.
Между тем Павлов продолжал:
— Вы спрашиваете, Орест Эрастович, что я, или точнее, очень и очень влиятельные иностранные круги, — он подчеркнул голосом последние слова, — хотят от вас? Отвечу: очень много и очень немного. Много потому, что мы хотим, чтобы сооружаемая здесь термоядерная электростанция никогда, понимаете, никогда не была пущена. Более того, мы хотим, чтобы эта станция исчезла с лица земли с максимальным шумом и громом и прихватила вместе с собой в преисподнюю возможно большее число большевиков.
Мы хотим от вас совсем немного, потому что просим только слегка напутать в системе контрольно- измерительных приборов, чтобы плазма, поступающая в реактор, оказалась чуть-чуть грязнее, а ток для ее поджигания несколько сильнее, чем это необходимо, и реактор вместе со всей своей начинкой полетел бы к небесам. Немного, потому что вы руководите монтажом контрольной аппаратуры и для вас не составит особого труда выполнить нашу скромную просьбу. Согласны?
Ронский молчал. С каким наслаждением он впился бы в глотку этого чудовища, так спокойно приглашавшего его принять участие в уничтожении миллионов людей. Но Ронский понимал, что, даже рискуя жизнью, должен продолжать играть принятую роль.
