– Наверное, Гудрун будет приятно со своей внучкой, ведь у нее самой пятеро ребят, – сказала Гудрид.
Карлсефни посмотрел на нее долгим взглядом и ушел. А она, глядя ему вослед, думала, уж не печалится ли он о том, что у них нет дочери. Ни одна женщина не сможет зачать без мужской помощи, в раздражении думала она о муже. Пока Карлсефни дома, он не спал с ней, а просто лежал рядом, требуя себе не больше пса, которому и нужно-то одно: место, где прикорнуть. А в другое время он и вовсе отсутствовал.
Гудрид чувствовала, как в душе ее зреет нарыв: такой воспаленный, болезненный шарик, который лучше не трогать, иначе он заболит еще больше. И она гнала от себя мысли о том, что у Карлсефни, возможно, есть другие женщины, которым он дает то, чего не хочет отныне дать ей.
Гудрид и Торбьёрн приехали в Ванскард, чтобы проститься с Карлсефни и Снорри. Глядя, как «Рассекающий волны» выходит из фьорда, Торбьёрн сказал:
– Отец сказал мне, что если Дублин окажется славным городом, где можно поторговать, то он обязательно возьмет меня с собой, когда я подрасту. Я уже научился распознавать, честный передо мной купец или обманщик, как сказал отец!
– Я знаю, ты у меня умный мальчик, – ответила Гудрид. В душе ее снова заныло. В этом Дублине как раз есть дом с продажными женщинами, вроде Эммы. А роскошные дочери серебряных дел мастеров бросают томные взгляды на исландских купцов и их юных сыновей. Да, повсюду подкарауливают другие женщины. Как же она была глупа, что не замечала этого раньше. И так больно душе, так больно!
Вздрогнув от своих мыслей, она продолжала будничным голосом, не глядя на Торбьёрна:
– Твой отец пообещал Олаву отвезти его с братом в Норвегию, а потом уже с попутным ветром корабль дойдет до Дублина, прежде чем наступит зима.
Оба выживших из команды Гудмунда сына Торда, оставшись в Глаумбере, показали себя проворными и работящими, и Гудрид было жаль, что они уехали. Прежде чем отпустить гостей, Карлсефни нанял себе двух молодых парней – Барда Безбородого и Эйольва Синезубого. Арнкель был доволен работниками, но Гудрид не оставляло ощущение, что есть в этих людях что-то недоброе. Ей очень не нравился тон, которым они обсуждали своего прежнего хозяина, умершего больше года назад. И когда все домочадцы собирались за столом, они рассказывали всякие истории об этом человеке и его семье, выставляя их в смешном свете.
Однажды вечером, когда они вновь принялись зубоскалить, Гудрид встала так резко, что прялка ее откатилась к очагу, и в негодовании бросила им:
– В моем с Карлсефни доме никто не смеет отзываться подобным образом о честных людях, живы они или умерли! Никогда!
И она села на место, вновь взявшись за пряжу. В комнате воцарилась гробовая тишина. А ей казалось, что какая-то безымянная, но очень важная часть ее самой вернулась к ней и привела к душевному миру. И вдруг она заметила, как из угла комнаты ей кивают радостные Тьодхильд и Торунн.
Пока отец с братом отсутствовали, Торбьёрн частенько оставался в Глаумбере. И однажды вечером у очага он попросил:
– Расскажи мне о Виноградной Стране. Мне так не хватает отцовских историй…
Приободренная раздавшимися вокруг голосами, Гудрид подняла глаза и улыбнулась.
– Я не стояла у штурвала, я не сражалась со скрелингами, как твой отец. Зато я была единственной, кто видел женщину скрелингов, и могу рассказать вам об этом…
История ее текла ровно, как шерсть в ее руках, которую она пряла, пока она пересказывала остальным о таинственной гостье в своем доме. И вспоминая об этом, она вновь ощущала и солнечное тепло, и борьбу со сном, который сморил ее тогда в Виноградной Стране. А в конце она описала бегство скрелингов и, встав, сказала:
– Колдовство их держится все эти годы: вы видите, что я едва не засыпаю… Тора, не пора ли потушить огонь?
После того вечера она частенько рассказывала о Виноградной Стране и о Гренландии. И всякий раз, вспоминая о жизни на Западе и о своих мужьях, она словно наводила порядок в собственной душе, которого не было, пока она была девушкой. Но о Норвегии она вспоминала неохотно, ибо тогда в ночных снах ей являлся Гудмунд сын Торда, стоящий на чердаке. В тот раз она поняла, что искушения и соблазн приходят не извне, а изнутри.
Однажды погожим весенним днем она ехала на север, чтобы посмотреть, как идут дела на Рябиновом Хуторе, и внезапно ей пришло в голову, что покой в ее душе похож на успокоенность вдовы, примирившейся со своей потерей. Эта мысль глубоко уязвила ее, и она испуганно выпрямилась в седле, оглядевшись вокруг. Ведь она не вдова, и она не должна давать волю таким мыслям, чтобы не искушать судьбу понапрасну.
Она не знала, отчего она так уверена в том, что муж ее благополучно вернется дамой. Но он жил в ее сердце, и значит, был жив где-то на востоке или на юге, в открытом море. И скоро он вернется домой. Как подрастала весенняя травка, так росли в душе Гудрид надежды и радость встречи.
«Рассекающий волны» шел под бело-зеленым парусом, и потому они решили, что это чужой корабль. Но первые же лодки вернулись с известием о том, что Карлсефни с сыном едут домой.
Гудрид уже стояла на берегу, в толпе людей с лошадьми, когда к ним прискакал на взмыленной лошади посланец от Халльдора из Хова: если Карлсефни намерен поехать на альтинг с людьми из Скага-фьорда, то он должен быть готов уже к завтрашнему утру.
Посланец Халльдора подождал, пока Карлсефни поздоровается с женой и младшим сыном, и лишь потом изложил ему дело. Гудрид встревоженно вглядывалась в уставшее лицо мужа и безмолвно молила его: «Останься дома, не уезжай на альтинг! Заплати выкуп за то, что ты пропустишь альтинг… Только не уезжай!»
Карлсефни расправил плечи, по привычке взявшись за пояс:
– Гудрид приготовит мне к утру еды на дорогу, а мои люди присмотрят за товаром, пока я буду отсутствовать. Передай мои приветствия Халльдору и поблагодари его за известия.
Едва гонец умчался, как Оттар с Торбьёрном подвели коней для Гудрид, Карлсефни и Снорри.
