имеем права вам позволить! Здесь приличные люди». И понес, понес пургу о том, какие у них можно заказать бомондские сигары. Вместо «Примы».
«Труха, – говорю я ему спокойно, – труха ваши сигары». А народ уже начинает вокруг нас собираться. Лица по большей части знакомые. Лыбятся и, хорошо меня зная, предвкушают шоу типа балаган. Тут вывертывается из чрева казино ихний менеджер или какой еще полубосс. И тоже давай грузить насчет несовместимости и недопустимости. Самое, значит, настало подходящее время учить хмырей уму-разуму. Огляделся я, вижу, неподалеку стоит неплохая такая, фигуристая тетенька и пялится на нас с «Примой». В глазах очевидное омерзение. «Хорош, – говорю я полубоссу, – из пустого в порожнее переливать. Давайте уж де-фактами мериться, что ли? Возьмем, например, ту глазастую мадаму в судьи. Вы, почтенный, закурите вашу самую замечательную сигару, я – свой запретный плод. К кому Фемида рыльце поворотит, тот чемпион. От кого отвернет, тот, само собой, обгадился». «О'кей», – говорит полубосс. Ну тут ему почтительно подносят расфуфыренную упаковочку. Он ее минут пять любовно разворачивает, эстет хренов, ножничками чуть не золотыми обрезание проводит. Пассы с ней у себя под носом делает, престидижитатор. Ну закурил в конце концов. И я закурил. Между нами расстояние – метра три. Фемида посередь нас: одной ноздрей мой дым апробирует, другой – сигарный. Смотрю – та, дальняя от меня ноздря начинает мало- помалу кукситься, пошмыгивать и подвигаться в моем направлении. Мордашка судьи тянется соответственно за ноздрей, потому что физиология человека отлична от слоновьей. Нейтральное судейское выражение сменяется блаженным, и она уже не столько судит, сколько внюхивает меня с моей сигаретой целиком. Типа «я – твоя, чего же боле». Точка. И даже восклицательный знак. Часть публики взрывается аплодисментами, другая овациями, третья попросту рукоплещет. Полубосса с его вохровцем долго пинают ногами где-то в кулуарах. А меня вместе с «Примой» и фигуристой тетенькой тащат на руках в красный угол. Вечер удался. Ви а зе чемпионс!.[3]
– Во! – Муромский показал Попову большой палец. – Готовый анекдот для вечности. Не премину упомянуть эту историйку в мемуарах.
– Поверят ли? – усомнился Никита.
– Мне-то, поди, поверят.
– Вы, парни, только не подумайте, что я жлобяра, – сказал Попов. – Ну не люблю я хамов и отморозков. Как-то надо их размораживать уже. Если не я, то кто? И фильдеперсовые (шелковые, что ли?) сигарки ношу больше для куража да представительства. Дома и на работе употребляю исключительно оригинал.
Леха замолк. Взгляд его сделался вдруг тоскливо-отсутствующим.
– Кстати о работе, братишки… Почему я сегодня не на работе, а? Мать-перемать, ругаться хочу! Вы тоже нынче не при делах? Вольные птицы, да? Ну и подумаешь! Может, Алексей Попов больше вас безработный. Он, может, теперь со своей гордостью на свалке истории валяется.
– Леха, ты чего блажишь-то? – забеспокоился Илья, обнял друга за плечи и повел к заветному столику. – Какая свалка? Наша компания, что ли? Да это, понимаешь, вовсе даже национальное хранилище драгметаллов. Целая Алмазная палата.
А Никита, наскоро загасив окурок, рявкнул с комиссарской прямотой:
– Сбросить уныние с паровоза современности, боец! Леха вздрогнул и слегка распрямил поникшие плечи.
Глава 4
«В РОТ – КОМПЛОТ!»
(окончание)
Когда справные молодые люди в процессе пития в доброй компании подбираются к пол-литровой отметке (каждый), разговор по славной русской традиции неизменно сворачивает с политеса на Большую Политику. Не избежал подобной участи и наш триумвират.
Прихлебывая вкусный водочный напиток, мужчины выслушали безрадостное повествование Попова о том, как он оказался там, в чем находится.
Похрустели корнишонами. Помолчали каждый о своем. Первым скорбную немоту поборол Илья:
– Ну что я тебе, Попчик, могу сказать? С бильярдом ты, конечно, сам забил на свое счастье. Зачем уж так-то было дурить? Всегда можно удержаться в рамочках…
– Это ты у нас один такой, – пробурчал Алексей, – можешь держать себя в рамочке.
Он кивнул на застекленную настенную фотографию, где улыбающийся хозяин держал аж три чемпионских пояса.
Друзья рассмеялись.
– Эх ты, словоблуд! – пожурил Муромский. – Ладно, пес с ними, с рамочками. Вернемся непосредственно к полотнам. Ты, Леш, на электронике и прочих хитрых полупроводниках собак съел побольше, чем весь корейский народ. Да плюнь, в конце концов, на свою контору!
– То есть как это – плюнь?
– А слюной. Когда я еще говорил, что ты разбрасываешься мозгами. Что за кидалово такое, в самом деле? Да любое буржуйское предприятие за тебя ухватится всеми пальцами, не исключая тех, что на ногах. И бабок навалит по самые помидоры! А может, и по адамово яблоко. Что, разве не так?
– Так-то оно, положим, так. Да только…
– Никаких колебаний! – Илья яростно погрозил Попову пальцем. – Никаких! Вперед, на просторы мирового интеллектуального океана! Что, на Картафанове свет клином сошелся?
Он строго осмотрел комнату, словно отыскивая след картафановского светового клина. Безрезультатно.
Никита, повинуясь внезапному и неодолимому, как чихание, стремлению помочь Муромскому в поисках, заглянул под стол. Светового клина не обнаружилось и там. Зато обнаружилась початая бутылка водки «Государыня Императрица». Кто ее туда запрятал, было не вполне ясно.
«Государыня Императрица» была извлечена и водружена на подобающее столь царственной особе место. Как раз между остатками рыжиков и заскучавшей одноногой курицей. Другую ножку слупил Илья еще
