– Нет, папа, ослепла, – отрезала Анна. У нее увеличился сахар в крови, но это не затронуло присущее ей чувство юмора, сарказм остался на должном уровне.
– Я просто хотел спросить, как у тебя с глазами.
– Все в порядке.
Но по дороге домой она уткнулась в меня носом, как в те дни, когда была совсем малышкой и хотела вздремнуть.
– Помнишь ту историю, папа? – спросила она, когда мы проехали несколько кварталов.
– Какую историю?
– Ту, что ты рассказывал мне, когда я была совсем маленькой. Про пчелу. Ты ее сам придумал.
– Да.
Я сочинил тогда сказку, потому что Анну ужалила пчела. Анна расплакалась. Желая ее успокоить, я сказал, что злая пчела умерла. Но Анна расстроилась сильнее. Она пришла в ужас от того, что пчела умирает, теряя жало, – пусть даже это жало причиняло боль ей самой.
– Расскажи снова, – попросила она.
– Забыл, – солгал я. – А про лошадей не хочешь? Помнишь, как старик отправился искать приключения?
– Нет, хочу про пчелу.
– Ну, Анна, я даже не помню, как она начиналась.
Зато помнила дочь.
– Жила-была маленькая пчелка, которая никак не могла понять, зачем ей жало, – начала она.
– Да, да… правильно.
– Продолжай.
«Почему дочь хочет именно эту сказку?»
– Она никак не могла понять, зачем ей жало… – подхватил я.
– Потому что… – нетерпеливо подтолкнула меня Анна.
– Потому что видела, что другие пчелы тут же умирают, как только решаются воспользоваться своим жалом.
– Ее подружка… – тормошила меня дочь.
– Ее подружка-пчела, – поправил я, – тетя, дядя Шмель, все они умерли, потому что кого-то ужалили.
– И она сильно горевала, – тихо проговорила Анна.
– Да, горевала, – продолжал я. – Она не могла понять, зачем нужно жало и какой смысл быть пчелой.
– И тогда…
– И тогда стала задавать вопросы зверям в саду.
– В лесу, – на этот раз поправила дочь.
– В лесу. Но никто не мог ей помочь.
– Кроме совы.
– Кроме мудрой совы. Которая сказала: «Вот укусишь и сама все узнаешь».
– И…
– Однажды пчела летала по лесу и увидела павлина. Конечно, она не знала, что это павлин. Она вообще не знала, кто такие павлины. Птица и птица – обычной птичьей наружности, и больше ничего.
– Когда я была маленькой, ты не говорил «и больше ничего», – упрекнула меня Анна.
– Ты выросла. И больше ничего.
– Нет.
– Хорошо. Обычной птичьей наружности. Так решила пчела. А потому села на павлина и задала свой вопрос: «Зачем мне жало?»
– Зачем? – повторила Анна, словно в самом деле хотела узнать ответ. Будто она забыла, и ей не терпелось дослушать сказку до конца.
– 'Жужжи отсюда', – ответил ей павлин. И пчела разозлилась.
– И ужалила павлина, – закончила за меня Анна. – Павлин расцвел. Все его перья встали дыбом. Все до единого. И засверкали, как радуга. «Ничего не видела красивее», – подумала глупая пчелка и умерла.
Когда мы свернули на Йель-роуд, я заметил Васкеса. Он неподвижно стоял под фонарем, как часовой.
Я пронесся мимо него и чуть не залетел на тротуар.
– Папа! – Анна встрепенулась. Встревоженная, наверное, даже напуганная, она вскинула голову и посмотрела в окно.
