А пожилой бросил шоферу:
— Трогай, трогай, браток, — и попытался закрыть дверь.
Но Савченко не дал этого сделать.
— Мы — дружинники. Просим вас пройти в отделение милиции. Это здесь рядом, в здании вокзала.
Мужчины переглянулись. Входить в конфликт с дружинниками, видимо, не входило в их расчеты. Идти в отделение — тем более. Тот, что помоложе, вдруг воркующе заговорил:
— Ребята, мы очень спешим. Если нарушили правила — извините. Оштрафуйте нас, и дело с концом. — И он полез в карман за бумажником.
— Штрафовать вас не собираемся. А в отделение просим пройти. Вещички тоже прихватите.
Начальник отделения милиции капитан Ибрагимов был человек пунктуальный. Он позвал всю вошедшую компанию в свой кабинет, предложил сесть. Потом не спеша достал бумагу, ручку, аккуратно устроил все это на столе и тогда только спросил:
— Итак, кто мы, откуда и куда держим путь?
Моложавый отвечал, едва сдерживая раздражение:
— А собственно, кому какое до этого дело? Почему мы должны вам что-то объяснять? Взяли свои вещи из камеры хранения и едем домой. А вот вы нам объясните, почему эти молодые люди творят безобразия? Задерживать людей без всяких на то оснований... Это знаете как называется?
Капитан Ибрагимов согласно кивнул головой:
— Без оснований, конечно, задерживать никого нельзя. Такого права никому не дано. Что же касается этих товарищей, они — дружинники. По поручению народа помогают нам порядок охранять. И помогают очень неплохо. Вот не далее, как вчера, одного молодца задержали. Тоже два чемодана получил. Оказалось — чужие. Квитанции выкрал. Нет, нет! Про вас я ничего подобного даже в мыслях не держу. Вот выясним кое-что, и уедете. Значит, Роготов Ян Тимофеевич?
— Да, Роготов.
— А вас как звать-величать?
— Благун Густин Яковлевич.
— Так и запишем... Значит, взяли свои вещи, находившиеся в камере хранения? Так?
— Да.
— Но почему вам, москвичам, вдруг понадобилось хранить их у нас на вокзале?
И Роготов и Благун опять начали выходить из себя.
— Да какое это имеет значение? Всякие причины могут быть.
— Это, конечно, так. Но все-таки странно, необычно как-то.
В это время в комнату вошли еще двое людей. Они поздоровались с Ибрагимовым и с дружинниками. Пристально посмотрели на Роготова и Благуна и сразу включились в беседу. Роготов еще более взвинтился:
— Позвольте, вы-то, граждане, почему вмешиваетесь?
— Спокойно, гражданин Роготов, — остановил его начальник отделения. — Эти товарищи из Комитета государственной безопасности.
Роготов побледнел, мгновенным тревожным взглядом обменялся с Благуном и, вдруг широко улыбнувшись, проговорил:
— Товарищи, может, кто-нибудь объяснит, в чем все-таки дело?
— Я же сказал вам: разберемся, — все так же невозмутимо продолжал Ибрагимов. — Так, значит, чемоданчики ваши?
— Наши. Точнее — мои. А товарища Благуна я попросил помочь.
— И что же в них, в этих чемоданах?
— Ну, обычное: предметы туалета. И кое-какие подарки знакомым. Неделю назад я в Ленинград должен был ехать. А когда уже был на вокзале, начальство выезд отсрочило, ну и, чтобы не тащить вещи обратно домой, оставил их в камере хранения. Сегодня, однако, решил забрать по той простой причине, что командировка откладывается надолго.
— Что ж, открывайте ваши чемоданы, посмотрим.
— Но позвольте, почему? С какой стати? — гневно, перебивая друг друга, закричали Роготов и Благун.
Ибрагимов встал из-за стола.
— Тихо, тихо, граждане. Мы должны, обязаны это сделать. Убедимся, что вещи ваши, и все будет в порядке.
Роготов выбросил на стол ключи и нервно закурил.
В чемодане, что был попроще, действительно оказались сплошь предметы туалета. Правда, многовато их было, этих предметов: нейлоновые рубашки, свитеры, дамские джерсовые костюмы, кофточки, обувь.
— Здесь то же самое, — приложив руки к груди и показывая на второй чемодан, уверял Роготов.
Сверху в нем действительно были уложены мужские и женские вещи, но под ними лежало нечто иное. В ничем не примечательной картонной коробке, в плотной вощеной бумаге оказались золотые монеты царской чеканки, золотые турецкие лиры, золотые фунты стерлингов. На самом дне коробки вроссыпь лежало несколько десятков кусков золотого лома. В другой коробке лежали аккуратно уложенные американские доллары.
Затем из чемодана извлекли два небольших узла. В них опять было золото, турецкие лиры, английские фунты стерлингов, десятки царской чеканки...
Наутро Роготов был на первом допросе у Петренко и Фомина.
— Что вы можете сказать по поводу валюты и ценностей, обнаруженных среди ваших вещей?
— К валюте и ценностям, обнаруженным в моем чемодане, отношения не имею. Как они туда попали — не имею понятия. Считаю, что это недоразумение или провокация. Прошу органы государственной безопасности разобраться в этой истории и защитить мое имя — имя честного советского человека.
— Да, конечно, разобраться придется. Но чудес, как известно, не бывает, Роготов, и по мановению волшебной палочки такие ценности в ваш чемодан перекочевать не могли. Не так ли? И потом, прием этот — я не я и лошадь не моя — известен давно. А вы, как человек грамотный, должны знать — простое отрицание вины ничего не доказывает и никого ни в чем не убеждает.
— Я настаиваю на своем заявлении. Прошу в точности занести его в протокол.
— Вы будете подписывать его и убедитесь, что это будет сделано.
Когда за Роготовым закрылась дверь кабинета, майор Фомин спросил удивленно:
— Что это, неужели и правда не его ценности? Что-то уж очень легко он от них открещивается.
— Видите ли, майор, он, конечно, поди, зубами скрежещет, что пришлось заявить такое. Но свобода- то дороже! И готов на все, лишь бы концы в воду. Как волк. Тот ведь тоже добычу бросает, если охотник на след вышел. Нам с вами предстоит доказать, что гражданин Роготов, попросту говоря, врет. И доказать будет непросто, деляга он, по-моему, масштабный.
Допрос Благуна тоже ничего существенного не дал:
«С Роготовым знакомы давно. Вчера он попросил съездить с ним на вокзал, чтобы взять вещи. Вот и все. Я, конечно, не имел никакого представления, что там в чемоданах. Мог ли Роготов обладать этими ценностями? Не думаю. Это какая-то случайность».
Обыск в квартире Роготова был долгим и тщательным, но почти безрезультатным.
— Невероятно, но факт, никаких следов, — подвел итог Фомин. — Предвидел возможность ареста, вот и постарался. Значит, где-то есть у него другая «берлога», есть...
Среди различных мелочей в письменном столе Роготова была обнаружена толстая, в кожаном переплете записная книжка. Почти на каждой странице были какие-то непонятные пометки. На букве «В», например, «В. Н. 50 л.», строчкой ниже: «В. М. 100 и. л.».
Когда Роготова спросили, что обозначают эти записи, он смутился и после паузы объяснил:
— Извините, объяснения по этому поводу дать не могу. Это интимное. К теме наших бесед пометки отношения не имеют.
— И все же объяснить придется. Расшифруйте вот хотя бы эту запись: «Д. М. 20 л. + 30 р.». Это
