Прекрасная дружба

кроме как решить, как они будут общаться с двуногими… при условии, конечно, что двуногие позволят Народу принять такое решение.

Все это было совершенно ясно Лазающему-Быстро и, как он подозревал, не менее ясно Поющей- Истинно, Короткому-Хвосту и Блестящему-Когтю, старшему охотнику клана. Но Сломанный-Зуб, Прядильщица-Песен и Копатель, следивший за растениями клана, отвергали это заключение. Они знали, каким необъятным был мир, как много в нем потайных мест, и считали, что смогут скрываться от двуногих всегда, даже сейчас, когда двуногие уже узнали о существовании Народа.

Он снова вздохнул, и его усы дернулись в усмешке, когда он подумал о том, не столкнулся ли юный двуногий с точно такими же трудностями, пытаясь заставить старших поверить его рассуждениям. Если это так, должен ли Лазающий Быстро быть благодарным или недовольным? Он знал из мыслесвета детеныша, что когда тот увидел его, то чувствовал лишь изумление и радость, а не злость или страх. Если старшие разделяли его чувства, то Народу точно нечего было опасаться. И все же то, что так чувствовал двуногий, едва вышедший из возраста котенка, для остальных двуногих могло значить не больше, чем его чувства значили для Сломанного-Зуба.

Лазающий-Быстро грелся на солнышке, размышляя обо всем, что произошло – и о том, что угрожало произойти – и сочувствовал страху Сломанного-Зуба и его сторонников. Честно говоря, он сам в чем-то разделял их страх, но в то же время понимал, что уже поздно, события приведены в действие. Двуногие теперь узнали о существовании Народа. На это они должны как-то отреагировать, что бы Народ ни делал, и все бурчание Сломанного-Зуба не сможет этого предотвратить.

Тем не менее, было еще нечто, о чем Лазающий Быстро не сообщил, нечто, что ему самому еще предстояло понять и оно, как он боялся, могло настолько напугать вождей Яркой Воды, что они бы бросили свою территорию и бежали бы в горы. Допустим, бегство могло бы оказаться мудрым решением, но оно также могло бы лишить Народ сокровища, которое они до сих пор не встречали. Вряд ли одному- единственному разведчику подобало принимать решения, судьбоносные для всего клана, но кто еще смог бы это сделать, ибо он один знал что как-то, каким-то не понятном ему образом, они с двуногим разделили что-то.

Он не совсем представлял себе, что это, но даже сейчас, с закрытыми глазами, вдали от поляны двуногих, он знал точно, где находился детеныш. Он мог ощущать его мыслесвет, подобно далекому костру или солнечному свету ярко сияющий сквозь его закрытые веки. Двуногий был слишком далеко, чтобы он мог почувствовать его эмоции, но он знал, что ему не почудилось. Он четко знал путь к двуногому, даже четче, чем путь к Поющей-Истинно, которая была не дальше двадцати-тридцати длин Народа в этот самый момент.

Лазающий Быстро не имел ни малейшего представления о том, что это могло означать или к чему привести, но две вещи он знал точно. Его связь, если такой она была, с детенышем двуногих может – должна – быть ключом к любым отношениям, которые могут состояться между Народом и двуногими. И до тех пор, пока он не решил, что эта связь значила в его собственном случае, он не осмеливался даже заикнуться о ее существовании тем, кто был согласен со Сломанным-Зубом.

Глава V

Стефани откинулась в удобном кресле, сложив руки за головой и положив ноги в носках на стол в такой манере, которая непременно вызывала бы недовольство матери. Ее губы были сложены в беззвучном свисте, который неизбежно дополнял рассеянную мечтательность ее взгляда… свист, который, будучи засеченным родителями, тут же предупредил бы их о том, что их милая дочурка Что-то Замышляет.

Трудность в том, что впервые за долгое-предолгое время она лишь очень расплывчато представляла то, чем собиралась заняться. Или, вернее, как двигаться к ее цели. Неуверенность была непривычным чувством для той, которая попадала в неприятности из-за своей настырности, и в то же время в этом было что-то привлекательное. Возможно, как раз из-за новизны.

Она нахмурилась, прикрыла глаза, откинула кресло еще больше и задумалась еще сильнее.

В ту грозовую ночь ей удалось проскользнуть в кровать незамеченной. Странно – хотя ей пришло в голову, что это странно лишь гораздо позже – она даже не подумала о том, чтобы прибежать с камерой к родителям. Это ее открытие, что человечество соседствует с другой разумной расой на Сфинксе, и ей до странного не хотелось делиться этим знанием. Пока она этого не сделала, ее открытие также было ее тайной, и она почти удивилась, когда поняла, что намерена узнать как можно больше о своих неожиданных соседях, прежде чем сообщить об их существовании кому-то еще. Она не знала, когда решила так, но, сделав это, легко нашла логические обоснования такого решения. Во- первых, она содрогалась от одной лишь мысли о том, как может повести себя кто-нибудь из детей в Твин Форкс. Учитывая их решимость поймать в качестве домашнего животного все что можно, от бурундуков (которые совсем не походили на мейердальских или даже земных) до квази- черепах, они, скорее всего, будут преследовать новых существ с еще большим энтузиазмом и катастрофичными результатами.

Стефани даже почувствовала себя весьма добродетельной, зайдя так далеко в своих рассуждениях, но к решению главной проблемы она не продвинулась ни на шаг. Если она не расскажет никому, как она сможет больше узнать о них в одиночку? Стефани знала, что умнее большинства, но понимала, что рано или поздно кто-то еще поймает похитителя сельдерея. Тогда ее тайна выйдет наружу, и поэтому она собиралась