выражение.
— Интересуюсь узнать доподлинно, что за молитву изволите слагать? Благоволите прочесть!
— «Царю небесный», — не поднимая глаз на отца Павла, отвечает Лермонтов.
Лицо отца Павла выражает умиление.
— «Царю небесный! Спаси меня!» — читает юнкер Лермонтов и на секунду умолкает.
Голова отца Павла начинает мерно покачиваться в знак полного одобрения и в знак помощи и сочувствия автору.
— Царю небесный! Спаси меня, — повторяет он с умилением.
продолжает юнкер Лермонтов. Голова отца Павла все еще по инерции продолжает покачиваться сверху вниз.
голос юнкера звучит умоляюще, —
Позади, в группе юнкеров, старающихся через плечо Лермонтова заглянуть в его бумажку, слышен сдержанный дружный смешок.
— Н-да-с… — говорит отец Павел растерянно. — Интересуюсь весьма узнать продолжение молений ваших!
— А тут уже и конец, отец Павел, — с невинным взглядом печальных глаз отвечает юнкер. — Вот он:
Юнкера уже не могут сдержать своей веселости, и громкий смех молодых голосов не дает отцу Павлу говорить, но предоставляет ему возможность собраться со своими собственными мыслями.
Наконец дождавшись тишины, он устремляет свой взор на сидящего впереди юнкера Лермонтова, расправляет еще раз свою бороду и довольно решительно произносит:
— Одним словом — да…
— Не смею спорить с вами, батюшка, — смиренно говорит юнкер Лермонтов.
— И не спорьте!
Отец Павел вдруг повысил голос, решив рассердиться, и, строго посмотрев на смугловатое лицо своего ученика, повторил еще громче:
— И не спорьте! А будьте-ка любезны изложить, что вам ведомо о войне филистимлян, о коей повествует вторая книга «Бытия».
— О войне филистимлян? Я, отец Павел, лучше про другое.
— Про другое? Что же такое имеете в виду?
— Я имею, отец Павел, в виду Рахиль. Или Ревекку — не могу точно сказать.
— Рахиль? — строго переспрашивает отец Павел.
— Ну да, отец Павел! Ту Рахиль, за которую Иаков семь лет овец пас, но его обманули и подсунули ему Лию. Тогда он за Рахиль еще семь лет овец пас, пока, наконец, женился. Позвольте, батюшка, я про эту Ревекку вам расскажу!
— Нет, отец Павел! — раздается умоляющий голос из задних рядов. — Пусть Лермонтов про Лию расскажет, а я про Рахиль!
Глаза отца Павла перебегают с одного лица на другое и расширяются от гнева. Он протягивает вперед свою широкую ладонь, потом решительно опускает ее на кафедру и грозно произносит, делая ударение на каждом «о»:
— До?-во?ль-но?!..
Юнкера стараются не смеяться, ожидая, что будет дальше.
— Веселостям здесь не место! — продолжает греметь отец Павел. — А дабы привести ваши чувствования к согласию, изложу вам я лично о войнах филистимлян с амаликитянами! Юнкер Лермонтов, попрошу вас не рисовать с меня портретов! Отдохните от моления вашего. И послушайте, что повествует нам Ветхий завет об оных филистимлянах.
Лермонтов убирает свои карандаши, отец Павел приступает к рассказу.
Но тотчас по окончании своего рассказа отец Павел протянул руку и сказал:
— Юнкер Лермонтов, попрошу у вас произведение пера вашего для ознакомления на короткое время.
Лермонтов послушно положил в протянутую руку листок бумаги, и батюшка вышел из класса.
— Ну, Мишель, держись! Сидеть тебе опять в карцере, — предсказывали юнкера.
Отец Павел, показав произведение Лермонтова в учительской, потребовал, чтобы оный юнкер немедленно после занятий был отправлен в карцер: для острастки и для благообразия в образе мыслей его.
— Хотя проступок его и не злостный, но строгости ради надо ученика сего подтянуть, — сказал он надзирателю, — и не давать мыслям и чувствованиям оного излишней вольности, к чему он весьма и весьма склонен.
Во время занятий в манеже надзиратель, глядя на марширующих в ногу юнкеров, сказал своему помощнику:
— Вот, Тихон Семеныч, каналья этот Лермонтов! Хоть в маршировке не отличается, зато на лошади сидит как влитый и на эспадронах лучше всех бьется! А стишки такие пишет, что умора! Молитву одну сочинил, где и про нас с вами есть. Вот за то и пойдет сегодня в карцер. Уж он там и так все стенки стишками исписал!
