Лермонтов возвращался к себе на Садовую поздно ночью. Он шел, не видя ничего, и сердце его горело от гнева и горя. Никогда еще он не ощущал с такой силой жажды борьбы с тем черным и страшным, что его окружало, и никогда не видел так ясно, что у него в руках есть верное оружие — его поэтическое слово.
ГЛАВА 9
Он помнил, что был потом у гроба великого поэта и поцеловал руку, ледяными пальцами сжимавшую маленький золотой образок. Потом он сидел за своим столом, лихорадочно записывая и словно оттачивая шедшие прямо из сердца горькие, гневные строки. Не ладилось со строки «Его убийца хладнокровно…». Он менял слова, зачеркнул шесть строк, потом еще пять, в одной из которых называл Пушкина «певцом Кавказа» (ему показалось, что он обедняет этим образ великого поэта).
А потом… потом он лежал на диване в своем кабинете и бредил, широко открыв глаза.
В тревоге бабушка послала за Арендтом.
— Не давайте ему стрелять! Не давайте!.. — кричал ее внук в бреду.
Затих он только к утру. Знаменитый врач осмотрел его, сказал, что ему нужен полный покой, и, усевшись в кресло около больного, пристально вгляделся в его лицо.
— Я вас узнал, — сказал он, помолчав. — В вечер роковой дуэли вы приходили к дому поэта.
— Да, я был там, как и десятки тысяч людей.
Арендт опять помолчал.
— По городу ходят стихи на смерть Пушкина. Прекрасные стихи. Они читаются всеми, и даже я запомнил их первые строчки:
Он покачал головой и, взглянув на Лермонтова, который сурово молчал, добавил:
— Ваше горе мне понятно, но не поддавайтесь слабости, мой молодой друг. У вас сильное нервическое потрясение… Постойте-ка!.. — вдруг оборвал он себя. — Я слышал, что это прекрасное стихотворение, облетевшее весь город, написано каким-то гусаром. Фамилию автора я не запомнил, но сейчас я подумал, что она похожа на вашу. Это вы?
Лермонтов молча кивнул головой.
— Грозное стихотворение, молодой человек. Оно взволновало меня глубоко. Оно достойно того, кому посвящено. А теперь, дорогой, вам нужно возвращаться к жизни. Она никого не ждет и зовет нас всех к нашим обязанностям, в том числе и меня.
Знаменитый врач пожал руку больному и уехал.
Дядюшка Николай Аркадьевич Столыпин вошел в кабинет Лермонтова с самым беззаботным видом, покручивая в руке лорнетку.
— Заехал, mon ami,[38] навестить тебя. Говорят, ты болен?
Лермонтов не любил этого великосветского франта.
Он ответил ему холодно:
— Садись и расскажи, какие новости.
— В свете, конечно, все говорят о Пушкине. Государь так благосклонен к его семье! Назначил большую пенсию и Пушкину простил его вину.
— Как ты сказал? Простил вину? Это какую же?
— Ты еще спрашиваешь!.. Дуэль, конечно!
— Ах, вот что!..
— Послушай, Мишель. Я считаю своим долгом предупредить тебя. Последние плоды твоей музы кое- кому очень не понравились. Ты меня понимаешь?.. Мне передали об этом люди, которым нельзя не доверять.
— Ну и что же?
— Милый вопрос! В моем присутствии стихи твои о смерти Пушкина были переданы двум сенаторам. И они были разгневаны!
— И вполне естественно!
— Погоди! Это еще не все. Ими недоволен и государь.
— Государь?
— Да. Ты, mon cher,[39] так сказать, апофеозируешь значение покойного сочинителя. А он был весьма вольных мыслей и очень злые эпиграммы писал. Но государь великодушен.
— Ну еще бы! Он и Дантеса тоже простил!
— Дантеса? А его вообще судить нельзя. Он знатный иностранец и защищал свою честь. Так все говорят.
Дядюшка не видел, как бешено сверкнули глаза Лермонтова, и вздрогнул, услышав его крик:
— Замолчи!.. Уйди от меня! Сейчас же!.. Уйди, или я за себя не отвечаю!..
Камер-юнкер быстро рванулся к двери и, убегая, успел только крикнуть:
— Mais il est fou a lier![40]
Лермонтов схватил лист бумаги и, ломая карандаш, быстро начал писать. Почти без помарок, точно один сплошной крик боли и гнева, были в этот час написаны знаменитые шестнадцать строк добавления к стихам на смерть Пушкина.
В тот же вечер он дал их Раевскому — для распространения по городу, среди всех, кому было дорого великое имя убитого поэта.
