воскликнула:
— И это всё за три фунта муки!
Гораздо больше аплодировали рассказчику, тому самому, который грел руки.
Но третьим номером — Галя знала — должны были выступить папа и мама. Она с волнением ждала их появления.
Ну конечно, это они были любимцами, а вовсе не толстая певица! Они были лучше всех, и громкие, дружные аплодисменты не смолкали до тех пор, пока испанский танец не был повторён.
После этого началось кино. Запрокинув голову и вытянув шею, смотрела Галя на высокий экран, по которому двигались огромные фигуры. Она знала, что после этого опять будут выступать и любимица публики и папа с мамой, и терпеливо сидела на своём ящике, стараясь разобрать что-нибудь в непрерывном мелькании казавшихся ей гигантскими фигур.
Она смотрела на них так долго, что шея у неё заныла и ей неудержимо захотелось спать.
Она не заметила, как закрылись её глаза и как, вдруг отяжелев, она сползла с ящика на пол, откуда её и поднял папа.
И вот уже в полной темноте, под снегом, бившим в лицо, шли они втроём обратно — с Васильевского острова к Покрову.
Теперь папа привязал Галю к себе длинным шарфом, и она, припав к его плечам, сквозь дремоту слышит и посвист ветра над пустынными площадями, и незнакомое слово «интернат», произносимое много раз знакомыми голосами.
— А в школе-то интернат! — говорит, вздыхая, мама и поправляет у Гали шапку, съехавшую на затылок.
— В том-то и дело, — говорит папа. — Начнутся сильные морозы — ну что нам с девочкой делать? Как быть? А в интернате за ней будет уход…
— Да, — повторяет папа, подходя к их дому, — придётся нам, Машенька, подумать об интернате.
И папа тоже вздохнул.
Но этого уже не слыхала Галя, крепко заснувшая на его плече.
ПЕРВАЯ РАЗЛУКА
Были ранние сумерки осеннего дня. Галя сидела у окна на нянином сундуке (удивительно, что сундук остался всё таким же!) и смотрела на высокий тополь, с которого давно облетели последние листья. Вокруг него озабоченно кружили птицы, и Галя вспомнила, как они с няней кормили воробьев хлебными крошками.
Мама уже давно разговаривала о чём-то с папой, закрыв дверь столовой. Галя понимала, что они закрыли дверь от неё, хотя тётя Лидия Петровна была с ними. Может быть, папа опять хочет взять её в театр, а мама не соглашается…
— Галёк! — закричал наконец папа, открывая дверь. — Беги скорее сюда!
Галя соскочила с сундука и, подпрыгивая, чтобы согреть застывшие ноги, вбежала в комнату. Она увидела сразу, что у мамы заплаканные глаза, что тётя Лидия Петровна обнимает маму за плечи, точно стараясь её утешить, а папа был такой, как всегда, и быстро ходил по комнате, потирая озябшие руки.
— Галенька, ты теперь уже большая, — говорит мама, подождав, пока Галя устроилась у неё на коленях. — Ты должна всё понимать. Ты видишь, что время теперь трудное и няни у нас больше нет.
Галя печально кивнула головой: к слову «нет» она уже привыкла и знала, что время бывает трудным и не трудным.
— Оставаться тебе дома не с кем… — продолжает мама.
Но папа неожиданно перебивает её и особенно громко и весело заканчивает вместо мамы:
— Одним словом, Галек, ты ведь помнишь, как мы однажды с тобой были в театре и как тебе там понравилось?
Сердце Гали радостно вздрагивает.
— Ты опять меня туда возьмёшь? — Она уже соскакивает с маминых колен и бежит весело к папе, чтобы повиснуть на нём и, уцепившись, взобраться к нему на плечи.
Но папа не сказал «да».
— Ты пойдёшь не в театр, Галек, а в театральную школу, туда, где занимается и мама, — решительно говорит он. — Пойдёшь с мамой и будешь учиться так же хорошо танцевать, как она. И тогда тебе сошьют такую же сиреневую юбочку или, если хочешь, розовую, и мы все пойдём на тебя смотреть. Ну что, рада?
Галя переводит глаза с папы на маму, с мамы — на Лидию Петровну и не может произнести ни слова.
Глаза у мамы наполняются снова слезами; она подходит к Гале и, стараясь весело засмеяться, крепко её обнимает:
— Ничего, девочка, ты каждое воскресенье будешь приходить домой, и нам тогда будет очень весело. И жить будем мы ещё лучше, чем раньше. Только учись хорошенько! Ты ведь у меня очень, очень способная и музыкальная. Ты, я знаю, быстро пойдёшь вперёд. Только немножко потерпи, моя девочка! — заканчивает мама и так крепко прижимает к себе Галю, точно её отнимают.
БЕЗ ДОМА И БЕЗ МАМЫ
Галя ещё окончательно не проснулась и не открывала глаз. Но сон убежал сразу — от громкого звонка. Может быть, это мама вернулась домой и сейчас няня, шаркая туфлями, заторопится в переднюю отпереть ей дверь? Но тут Галя вспомнила, что няни больше нет — не только у них в доме, а нигде нет, — и открыла глаза.
Нет, это не мама звонила, это не вечер и это не их дом!
В огромные окна с высоко поднятыми шторами заглядывало хмурое, холодное утро. Окна освещали большую комнату и множество кроватей. На подушках были видны разного цвета косички, завязанные ленточками, и просто спутанные волосы, закрывавшие лица девочек. И чьи-то очень большие и очень живые глаза пристально смотрели на Галю. Почувствовав на себе этот упорный внимательный взгляд, Галя поскорее закрыла опять глаза и притворилась спящей.
Но в эту минуту звонок прозвенел ещё ближе, и незнакомый голос строго прокричал на всю комнату:
— Acht Uhr! Восемь щасов! Вставайть! Девочки, скоро-скоро! Schneller!
— Девочки, одеваться! — повторяют испуганные детские голоса, и двадцать две пары маленьких ножек быстро спускаются с кроватей на пол.
— В ванну, мыться! — командует громким голосом очень высокая и очень худая дама, строгим взором посматривая вокруг.
Под взглядом этих неприветливых серых глаз Галя стала поспешно одеваться.
— Только халат! — раздаётся команда.
Через минуту девочки, одетые в одинаковые казённые халаты, торопливо бегут за высокой дамой.
Галя с интересом смотрит на огромный медный бассейн с маленькими краниками. Для каждой девочки отдельный краник.
По команде сбрасываются с худеньких плеч халаты, и, поёживаясь от холодного воздуха, девочки отвёртывают блестящие краники.
О, какие ледяные струи брызнули вдруг на посиневшие тела!
