трудным упражнение.
«БОЖЬИ КОРОВКИ» НА КРАЮ ЧЁРНОЙ БЕЗДНЫ
Это было во время урока ритмики, после большой перемены. Старичок балетмейстер, француз со старинными манерами, войдя неожиданно в класс, расшаркался перед педагогом и, поглядев на лёгкие детские фигурки, сказал:
— Все ошень чисто делают приседаний, ножки крепко держат. И Галя Уланоф — ошень худенький, но молодьес… я видел.
И старичок ушёл, очень довольный.
Эта первая похвала неожиданно доставила Гале радость. Ей показалось, что ноги её от этих слов стали как будто крепче, и она так старательно приседала у палки, что даже мама, кончая урок, сказала ей:
— Очень хорошо!
Следующий урок — арифметика — тянулся без конца. И вдруг без стука открылась дверь и просунулась в неё голова Эммы Егоровны. Потом Эмма Егоровна величественно вошла, величественно выпрямилась и громко сказала:
— Четыре маленьких девочка на репетиций!
В руках у Эммы Егоровны была бумажка. Она поднесла её к близоруким глазам и громко прочитала:
— Таня…
Большеглазая Таня быстро вскочила с места.
— Туся… Катя… — Она посмотрела на Галю. — И Уланов Галя, — закончила она почти грозно.
Они бежали вчетвером по большой лестнице, и Галя подумала не без гордости, что теперь и она, как папа с мамой, бывает «занята» на репетициях и сейчас даже узнает, что там делается.
В большом зале их ждал старичок француз, заходивший в класс нынче утром.
— Et bien, ошень карашо, — сказал он, — ви все теперь не будете девочки, ви… как этто?… ви божья корофка! Поняли?
Они ровно ничего не поняли.
— Слюшайть мюзик! — продолжал старичок. Музыкант, сидевший у рояля, проиграл им мелодию.
— Теперь вместе с мюзик немножко подвигаться и немножко поползать, как божья корофка. Когда заиграйт труба — уходить со сцены. Снащала ползёт, потом поднимайть. Ну, нащинайть: раз… два… раз… два…
Они поползли по сукну, покрывавшему пол.
— Слюшайть мюзик! — покрикивал старичок. — Ножками дригайть в такт: раз… два… раз… два… un… deux… Так! Ошень карашо!
Они ползали и дрыгали ножками до тех пор, пока старичок не сказал, церемонно поклонившись:
— Мерси! Этто канес. Следующий repetition — завтра. Шесть щасов. — Он остановился и посмотрел на своих «божьих коровок»: — Trеs bien! И маленький Галя Уланоф — trеs bien! Ошень карашо слюшайт такт. Спектакль будет воскресенье.
Не забыть никогда волнений этого дня! Он пролетел, как одна минута, и вот уже синие сумерки темнеют за окнами и четыре детских головы, прижавшись к оконному стеклу, с нетерпением смотрят на улицу.
— Девочки, schneller! — Резкий голос Эммы Егоровны заставляет их вздрогнуть от неожиданности. — Скоро-скоро! В переднюю, одеваться!
Они скатываются вниз по лестнице, где седой, с баками швейцар Тимофей Иваныч с какой-то особой торжественностью подаёт им сегодня шубки.
У школьного подъезда их ждут большие широкие розвальни, устланные сеном. Какой-то высокий человек, подняв Галю, опускает её на мягкое сено, где уже сидит немало всякого народу: девочек, мальчиков и женщин с картонками.
— Это кордебалет! — шепчет ей Туся Мюллер, которая всегда всё знала. — Сейчас у Чернышёва моста за нами побегут мальчишки и будут кричать: «Балетные крысы!» А ты — ноль внимания. Понятно?
Вот он, памятный тёмно-серый дом, в котором Галя была вместе с папой! Вот он, театр! Какой он огромный внутри! Какое множество тут лестниц и переходов, коридоров и коридорчиков, больших комнат и комнаток с фамилиями, написанными на дверях!
Пробегают по коридорам костюмерши с пышными разноцветными пачками (юбочками) в руках. Через раскрытую дверь парикмахерской несётся запах подпалённых волос и одеколона. Портнихи торопливо снуют по комнаткам, откуда слышатся взволнованные зовы:
— Нюрочка! Нюрочка, корсаж, ради бога, ушейте! Маша, милая, поскорее!
И Нюрочка и Маша вылетают из одной комнаты, влетают в другую, торопливо вкалывая себе иголки в платье.
Четыре девочки были введены в большую комнату. У стен перед зеркалами полуодетые девушки поспешно подрисовывают себе брови, подкрашивают губы, посыпая пудрой лица и голые плечи.
Четыре девочки растерянно жмутся друг к другу, всматриваясь в незнакомую обстановку.
— Яков Петрович, этих без грима? — останавливает чей-то голос пробегающего человека с бородой и в белом халате.
— А чего у них гримировать — ведь они без лиц будут! — бросает на ходу Яков Петрович, гримёр, и пробегает дальше, откуда уже слышится нетерпеливый голос:
— Яков Петрович, да посмотрите же на меня!
Девочки испуганно переглядываются: куда же денутся их лица и что им дадут вместо лиц?
Но они ещё не успели опомниться от изумления, а кто-то уже кричит:
— Божьи коровки, одеваться!
В первый раз в жизни Галя надела тугое шёлковое трико. Она с удовольствием почувствовала, как в нём удобно двигаться. На лицо ей надели прозрачную шёлковую масочку с отверстиями для глаз и для рта. Так вот что значит «без лиц»!
Неужели через несколько минут она выйдет на сцену, в сияние красок, огней, разноцветных одежд и цветущих растений!
— Панцири, панцири давай! — торопит кого-то полная костюмерша.
И Галя с удивлением смотрит на четыре картонных щита, на которых нарисованы такие же точно крапинки, какие она видела летом на спинках у божьих коровок.
Как часто в Белых Стругах напевала она эту песенку, посадив себе на ладонь «божью коровку» и дожидаясь, когда она внезапно и мягко раскроет свои маленькие крылья и улетит!
Это воспоминание быстро проносится в памяти Гали в то время, когда большой картонный панцирь прикрепляют к её поясу и плечам.
Тяжёлый панцирь сразу сковал все движения. Боясь задеть им за перила, спускается Галя вместе со всеми по лестнице, тщетно стараясь узнать в трёх одинаковых фигурках под такими же пёстрыми щитами: где же Таня, где Катя, где Туся? Никого нельзя разглядеть!
