ШКОЛЬНЫЕ ДНИ И ШКОЛЬНЫЕ ДЕЛА
После обеда, если не было неожиданного вызова на репетицию, можно было заняться чем-нибудь интересным.
— Сегодня репетиции не будет, — объявила Туся Мюллер, вставая из-за стола.
— Значит, свободны! — Таня весело поглядела на Тусю и Галю. — Пошли играть?
— И я с вами!.. И я! И я! — сказали Катя и рыженькая Эльза.
— Так вы же не знаете нашей игры! Мы будем угадывать!
— Ну ладно, мы попробуем, сумеют ли они.
Так решив спор, Галя бежит впереди всех по длинному коридору, по холодной лестнице, через тёмную площадку — в маленькую комнату, где хранились костюмы для школьных выступлений. Ключом от неё заведовала старушка Митревна, а так как у Митревны был внучек, только что принятый в Театральную школу, она относилась снисходительно к её воспитанницам и иногда пускала девочек в свои владения.
— Митревна, милая, пусти нас! — ещё издали кричит ей Таня.
— На один часок! — подхватывает Галя.
Митревна ворчит, но достаёт ключи и отпирает комнату.
Притягательная сила гардеробной заключалась в том, что помещалась она над кухней и оттого в ней было тепло. Кроме того, там стояли два больших чудных сундука, на которые можно было забираться с ногами. И, наконец, сюда не заглядывала Эмма Егоровна.
Когда все разместились на сундуках, Таня скомандовала:
— Ну, давайте послушаем новеньких. Игра в угадывание.
— Сегодня про кого, Танюша? — спрашивает Туся, раскладывая на бумажках угощение: маленькие кучки чёрных сухарей.
— Сегодня про Дергача. Ну, Эльза, начинай: угадывай про Дергача.
— Что угадывать-то?
Новенькие беспокойно переглядываются.
— Про Дергача: какая у него квартира и что в ней стоит…
— И какой суп он любит…
— И кто с ним вместе живёт, — перебивают другие голоса.
— Но откуда же я знаю? — Эльза растерянно смотрит на своих экзаменаторов.
— А ты угадывай! — говорит Галя.
— Да как же я могу угадывать, раз я не знаю про него ничего? — Положительный ум Эльзы не допускает фантазии.
— Но зачем же ты стала бы угадывать, если бы ты знала?
Логика Гали поражает Эльзу, и она умолкает.
— Ну, пусть они слушают, я начинаю.
Таня уселась поудобнее, положила в рот сухарь и сказала:
— У него старая-престарая тётка, глубокая старуха, ей сорок лет, и она глухая.
— Верно! — решительно подтвердила Галя. — Она говорит ещё быстрее, чем он, и ещё непонятнее. И, когда они разговаривают друг с другом, они совсем… ну совсем ничего не понимают, что говорят. Поговорят-поговорят и рассердятся друг на друга — ужас до чего! — и разойдутся.
— Подожди, Галя, дай мне теперь поугадывать. Я только сухарь догрызу.
Таня быстро проглатывает сухарь и продолжает:
— В комнате у него пыль — просто ужас! А обои… обои коричневые, все в пятнах, и на стене ковёр, старый-престарый, и дома Дергач всегда спит.
— Ничего подобного, это тётка спит! А он топит печку.
— Никакую не печку, задачи дома решает. Сам придумывает и сам решает.
— Он дома очень сердитый и всё время дёргается. — говорит Галя. — И ходит он дома в ермолке.
— Почему в ермолке? — в глубоком изумлении спрашивает молчаливая Катя Васильева.
— Как «почему»? Ну конечно, тётка ему велит, потому что холодно ему без ермолки!
Галя поражается недогадливости Кати и хочет продолжать, но Митревна открывает дверь и торопливо говорит:
— Немка зовёт! Тикайте скорее, покуда не нашла!
— Значит, репетиция…
— В следующий раз про Павла Петровича угадывать! — успевает крикнуть Таня, и пять девочек мчатся обратной дорогой: по площадке, по лестнице и длинному коридору, чтобы через несколько минут предстать перед старичком балетмейстером, про которого ещё ничего не успели угадать…
АЛГЕБРА И ДРУГИЕ НАУКИ
— Вот что, голубушки, я вам скажу: всякие там фуэте — это одно дело, а десятичные дроби — совсем другое.
Так обыкновенно говаривал, рассердившись на своих учениц, преподаватель алгебры и геометрии, которого все очень боялись и который носил прозвище «Дергач».
И он был, конечно, прав. Успехи в искусстве не всегда шли в ногу с науками, особенно с алгеброй и геометрией. И, если в трудной каждодневной работе над движением которая-нибудь из его учениц делала быстрые шаги вперёд, это совсем не значило, что она так же преуспевала в алгебраических вычислениях. Именно это произошло и с Галей.
Дергач усматривал тому разные причины и главным образом весьма плохое обыкновение Театрального училища — постоянно вызывать с уроков на репетицию нужных для спектакля учениц. Но была ещё одна причина, о которой не догадывался Дергач: этой причиной был он сам, ибо он излагал свой предмет с такой стремительной быстротой речи, с подёргиванием лица и рук, что его не понимали и боялись. И Туся Мюллер объявила решительную войну алгебре как науке, никому не нужной и совершенно непонятной. В ненужности алгебры Галя не была твёрдо уверена, но считала, как и многие другие, что понять её невозможно. И, как многим другим, весной ей грозила переэкзаменовка. Полугодового зимнего зачёта она не сдала, и мама сказала, что Василий Васильевич (как звали в учительской страшного учителя скучной науки) даст ей несколько уроков у себя на дому.
— Это ужасно! Идти к Дергачу на дом! Ты подумай только! — Туся Мюллер с сожалением смотрела на Галю.
Галя ничего не могла ей возразить: конечно, это было страшновато и совсем неинтересно.
С тяжёлым вздохом и со страхом в сердце отправилась она на первый урок.
В полутёмном подъезде за дверью, обитой плохой клеёнкой, слышалась скрипка. Кто-то играл вальс из «Щелкунчика» Чайковского. Теперь Галя была уже не новенькая в театре и легко узнавала музыку знакомых балетов.
Когда ей открыли дверь, Галя увидела очень худенькую и бледную девочку, черноволосую и черноглазую; она чем-то напоминала Дергача, только в ней всё было покойно и даже красиво.
— Вы к папе? Я сейчас ему скажу. Вы Галя? — Девочка улыбнулась, и всё лицо её осветилось добротой.
Гале сразу стало просто и легко.
Но тут дверь отворилась, и перед Галей предстал сам Дергач. В руках он держал… смычок! Галя смотрела на него, раскрыв от изумления и глаза и рот. Так это он играл на скрипке! Вот уж этого никто из девочек не угадал бы!
— Ну, здравствуйте, Галя, — сказал Дергач. — Вы познакомились с моей дочкой?… Наташа, —
