провинции ласковых прирученных существ могли нарушить уравновешенность их состояния?
Уравновешенность — это то, что Этован Елакка ценил превыше всего. Он был порядочным фермером шестидесяти лет, высокий и прямой, с полной головой блестящих седых волос. Его отец был третьим сыном герцога Массийского, и двое его братьев последовательно служили мэрами Фалкинкипа, но правительственные посты никогда не интересовали его: как только он вступил в наследование, он выкупил большой участок земли в тихой зеленой сельской местности на западном краю Дулорнского Ущелья и там создал Маджипуру в миниатюре — маленький мир, отличавшийся своей великолепной красотой и спокойным, уравновешенным, гармоничным духом.
Он выращивал обычные для этого района культуры нийк и глейн, хингаморты и стаджу. Стаджа была его опорой, поскольку никогда не было недостатка в спросе на вкусный бодрящий хлеб, который пекли из клубней стаджи, и фермы Ущелья стремились произвести их достаточно для удовлетворения потребностей Дулорна, Фалкинкипа и Пидруида с населением, приближавшимся к тридцати миллионам, и еще населения близлежащих городов. Немного вверх по склону от полей стаджи была плантация глейна, ряд к ряду густых куполообразных кустов в десять футов высотой, среди острых, как бритва, листьев прятались большие гроздья округлых вкусных синих плодов. Стаджу и глейн повсюду выращивали рядом друг с другом: давно было сделано открытие, что корни кустов глейна испускали в почву нитрогенную жидкость, которая, смываемая по склону дождем, усиливала рост клубней стаджи.
За глейном находилась роща хингамортов, где сочные грибовидные желтые пальцы, распухшие от сахаристого сока, таинственно проталкивались из земли — ищущие света органы, которые несли энергию растениям, находившимся глубоко под землей. А вдоль границ имения Этована Елакки находился знаменитый сад деревьев нийка, расположенных традиционно группами по пять в замысловатых геометрических фигурах. Ему нравилось прогуливаться среди них и ласково проводить рукой по их тонким черным стволам не толще человеческой руки и мягче превосходного атласа. Дерево нийка жило только десять лет: в первые три оно росло с поразительной быстротой до своей сорокафутовой высоты, на четвертом оно впервые расцветало своими великолепными чашеобразными золотистыми цветами, кроваво- красными в центре. И с этого времени приносило изобилие полупрозрачных, имеющих форму полумесяца кисловатых белых плодов, пока внезапно не наступала его смерть: в течение нескольких часов прекрасное дерево становилось сухой палкой, которую легко мог сломать и ребенок. Фрукт, хотя и несъедобный в сыром виде, был незаменим в острых блюдах из тушеного мяса и в овсяных кашах, которым отдавалось предпочтение в кухне гайрогов. Лишь в Ущелье нийк рос по-настоящему хорошо, и Этован Елакка имел хороший спрос на эту культуру.
Земледелие приносило Этовану Елакке чувство полезности, но оно не удовлетворяло полностью его любви к прекрасному. Для этого он создал собственный ботанический сад, где собрал восхитительную декоративную коллекцию, взяв со всех уголков мира очаровательные растения, которые могли прижиться в теплом влажном климате Ущелья.
Здесь были алабанданы из Зимроеля и Альханроеля всех естественных цветов, а также большая часть гибридов. Росли в этом саду нигалии и фуэли, и деревья с романтическим названием 'ночной цвет' из лесов метаморфов, которые только в полночь Зимодня демонстрировали свое недолгое яркое свечение. Среди других растений были нимины и андродрагмы, пузырчатый куст и резиновый мох, халатинги, росшие из черенков, полученных с Горы Замка, и караманги, мюорны, сихорнские лианы, сефитонгалии, элдироны. Он экспериментировал также с такими трудными растениями, как искрящиеся пальмы из Пидруида, которые порой жили шесть или семь лет, но никогда не цвели, и игольчатые деревья с возвышенности, которые быстро погибали без холода, который им требовался, и необычный призрачный кактус Велализьерской пустыни, который он безнадежно пытался прикрыть от слишком частых дождей. Не оставлял без внимания Этован Елакка и растения, родные для его местности в Зимроеле, хотя они были менее экзотичны: он выращивал странные пузырчатые деревья, которые жизнерадостно, словно шары, раскачивались на своих разбухших стволах; и зловещие насекомоядные пасть-растения из Мазадонских лесов; поющие папоротники; капустные деревья; пару огромных двикков; полдюжины папоротниковых деревьев доисторического вида. Маленькие растения — сенситивы — он использовал в качестве нижнего яруса, где это казалось подходящим, поскольку их застенчивая, деликатная природа казалась удобным контрастом броским и кричащим растениям, которые были сердцевиной его коллекции.
День, когда он обнаружил гибель сенситивов, начался в более чем обыкновенной пышности сада. Прошлой ночью прошел легкий дождичек, но ливни ушли, подумал Этован Елакка, когда вышел на традиционную прогулку по саду на рассвете. Небо было безоблачным и необыкновенно чистым, так что восходящее солнце высекло удивительный зеленый огонь на сияющих гранитных холмах на западе. Алабандины блестели, пасть-растения, разбуженные и голодные, неустанно стучали лезвиями и дробилками, которые лежали полураскрытые в глубоких чашках в середине огромных розеток; крошечные розовокрылые длинноклювы порхали, как искры ослепительного света, среди веток андродрагм.
Но, несмотря на это, у него было дурное предчувствие. Он видел плохой сон в ту ночь, в основном скорпионов, диимов и других паразитов, роющих норы на его полях,— и он почти не удивился, когда увидел бедные сенситивы обугленными, согнувшимися от каких-то пыток в ночные часы.
Час перед завтраком он работал один, печально вырывая поврежденные растения. Они были еще живы ниже израненных ветвей, но их уже нельзя было спасти, поскольку увядшая листва не подлежала восстановлению, и если бы он начал срезать ее, шок от подрезки убил бы и нижнюю часть. Поэтому он выдергивал их дюжинами, с содроганием чувствуя, как растения корчатся от его прикосновения, и бросал их в костер. Потом он позвал своего главного садовника и надсмотрщика, старшего рабочего в заросли сенситивов и спросил, не известно ли им, что так сильно могло расстроить растения. Но никто ничего не мог сказать.
Инцидент опечалил его на все утро, но не в характере Этована Елакки было надолго расстраиваться, и к вечеру он приобрел сотню пакетов семян сенситивов в местном рассаднике. Он не мог купить сами растения, поскольку они никогда не пережили бы пересадки. Следующий день он провел сам, засевая семена. В течение шести или восьми недель не было никаких неблагоприятных признаков. Он решил, что этот случай был не более чем второстепенной загадкой, которую, возможно, он решит когда-нибудь, а скорее нет, и он забыл об этом.
День или два спустя появилась еще одна странность: пурпурный дождь. Необычное событие, но безвредное. Все говорили одно и то же. Должно быть, ветер изменился и принес скувву так далеко на Запад! Пятно сохранялось менее одного дня, а потом другой дождь более обычного вида смыл все начисто. Об этом случае Этован Елакка тоже быстро забыл.
Хотя деревья нийка…
Он наблюдал за сбором плодов глейна несколько дней спустя после пурпурного дождя, когда старший надсмотрщик, кожистый, невозмутимый гайрог по имени Симуст пришел к нему таким, что для Симуста было состоянием крайнего возбуждения — змеиные волосы исступленно спутались, раздвоенный язык бился, словно хотел выскочить изо рта,— и закричал: нийк! нийк!
Бледно-серые листья деревьев нийка имеют форму карандаша и стоят прямо разрозненными группами в конце черных, длиной в два дюйма стеблей, словно их выпрямили каким-то неожиданным электрошоком. Поскольку дерево такое тонкое, а ветки его редкие и нескладные, такое прямостоячее положение листьев придает ему колючий, курьезный вид и делает его легкоотличимым даже на большом расстоянии. Теперь же, когда Этован Елакка подбегал с Симустом к роще, он еще за сотню ярдов от нее увидел, что случилось нечто невозможное: каждый листок на деревьях нийка повернулся вниз, словно это были не нийки, а какие-то сорта плачущих танигалин или халатинги!
— Еще вчера все было прекрасно,— сказал Симуст.— Этим утром все было прекрасно! Но теперь… теперь…
Этован Елакка подбежал к первой пятерке нийков и положил руку на ближайший ствол. Он почувствовал странную легкость, толкнул — и дерево подалось, сухие корни легко вырывались из земли. Он толкнул второе, третье.
— Мертвые,— сказал он.
— Листья,— сказал Симуст.— Даже мертвый нийк все еще сохраняет листья лицом вверх. А эти… я никогда не видел ничего подобного.
— Неестественная смерть,— пробормотал Этован Елакка.— Что-то новое, Симуст.
