«чао, чао», — итальянцы откозыряли лейтенанту, а один из них сунул автомат в угол.
После их ухода гости громко затянули «Из-за острова на стрежень». Веселые голоса лились через открытые окна на улицу. Прохожие останавливались против дома Григория Михайловича и, слушая старинную песню, качали головами: а чего, мол, и не гулять нашему писарю? У него вон какое знакомство — немецкий офицер за столом…
Солнце клонилось к западу. Теперь на огненное светило можно было смотреть не щуря глаз.
Нина вошла в дом, неся на руках именинника. Вслед за ними плелась уставшая Милочка.
— Он спать захотел.
— Уложи его пока у себя, — сказала Анна Никитична.
Нина устроила малыша на своей койке и не успела пропеть ему «Баю, баю-юшки, не ложись на краешке», как он уже уснул.
«Подвыпившие» гости притихли за столом, и девушка услышала, как врач сказал Григорию Михайловичу:
— Может, уже снять мундир и переодеться?
— Ни в коем случае, — запротестовал «отец». — Так лучше пройдете. А ты, Дуров, иди вроде как в охране офицера. Вот тебе и автомат: итальянец оставил.
И когда красное солнце окончательно скрылось за горизонтом, «веселая» компания вышла из дома. Люди были «пьяные», говорили громко. Приплясывая, Анна Никитична пропела частушку:
Полицай и черноглазый поддерживали под руки пошатывающегося немца. Женщины шли обнявшись.
Отойдя немного от двора, Анна Никитична и Нина остановились, а остальные направились по лугу к шоссе, по которому катили на восток машины с солдатами и вооружением. И вскоре пересекли шоссе, пошли по лугу.
— Мама, куда они? — спросила Нина.
— Молчи, — дернула ее за рукав Анна Никитична.
— А как же отец?
— Придет, никуда не денется! Ох, как бы и в самом деле не забрел куда не следует… — «Мачеха» устремилась вслед за компанией и вскоре вернулась с мужем.
Усталый, разомлевший не столько от выпитого, сколько от волнения, Григорий Михайлович попросил у Нины прощения:
— Ты уж, дочка, не сердись на меня. — Он на мгновение задумался, как бы решая про себя, говорить ли о происшедшем «дочери» или погодить. — Может, ты, конечно, в чем-то сомневаешься и осуждаешь меня, но… тут сложилась такая обстановка…
Григорий Михайлович задумчиво помолчал и продолжал:
— Впрочем, говорить об этом еще рано. Давай-ка лучше спать! Утро вечера мудренее, завтра будем умнее.
В ту ночь Нина долго не могла уснуть: «Что же это за люди? Зачем они приходили? Куда отправились? Почему «отец» что-то скрывает от меня?..»
Ранним утром, когда Нина еще спала, Григорий Михайлович куда-то ушел и вернулся только к обеду. Уединившись с «дочерью» в ее комнатке, он сказал ей:
— Понимаешь, Нина, надо было помочь партизанам. Надо. Петр Иванович — хороший хирург, но волей судьбы оказался в госпитале РОА. Очень тяготился своим положением и давно уже просил переправить его в лес. Да нельзя было! Во-первых, он сам тут нам помогал кое в чем. А во-вторых, его жена заведовала аптекой, и через нее медицинские средства отправлялись к нашим друзьям. Теперь в лесу завязались тяжелые бои, и у партизан появилось много раненых. А хирурга у них нет. Вот и пришлось переправить к ним Петра Ивановича. Что же касается полицая Дурова, то за ним мы давно наблюдали и пришли к выводу, что он поневоле надел лягушачий мундир. Ну а этот, черноглазый, — военнопленный, которого узрел Иван и поручился за него головой…
— А рыжеволосая женщина с тремя детьми? — спросила Нина.
— Это семья известного в городе коммуниста. Сам он в глубоком подполье.
— Но пройдут ли они?
— Уже прошли до Каменки, а там рукой подать до партизанской тропы.
— Вас могут потянуть за беглецов, — вскользь заметила девушка.
— Ладно, дочка. Дело сделано, и люди теперь вне опасности.
Нине стало лестно, что Григорий Михайлович доверил ей свою тайну, и все-таки страшно от мысли, что «отец» проделывал это уж слишком открыто. И она спросила:
— А нельзя было придумать что-нибудь другое, чтобы не пятнать нашу квартиру?
— Да, конечно… Лучше бы как-то иначе… — замялся Григорий Михайлович, — но иного выхода у нас сейчас не было. А следовало торопиться, ведь над нами нависла угроза. Поэтому пришлось поступить именно так.
— Все-таки вы слишком рискуете!
— А без риска тут ничего и не сделаешь. — «Отец» махнул рукой и в волнении заходил по комнате.
К своим
Наступило солнечное июньское утро 1943 года — канун того дня, когда два года назад началась война.
Нина стирала на крыльце белье, Анна Никитична работала в огороде, а Григорий Михайлович был в отлучке. И тут к домику подкатил на велосипеде незнакомый мужчина. Он подошел к крыльцу и, не здороваясь, пристально глядя на девушку, спросил:
— Тут проживает Анисья Петрова? Нина оторвалась от корыта:
— У нас такой нет.
Мужчина вынул из внутреннего кармана пиджака сложенную вчетверо бумагу и, развернув ее, посмотрел на какой-то список, потом на девушку и с растяжкой переспросил:
— Не проживает, говоришь?
Нина стряхнула с рук мыльную пену и, почувствовав, как по спине у нее потянуло холодком, резко ответила:
— Да я же вам сказала, что нет!
Мужчина еще раз спокойно присмотрелся к ней, а потом, спрятав бумагу в карман, сел на велосипед и поехал по улице.
Нина проследила за ним глазами: если он действительно ищет какую-то женщину, то должен спросить о ней и других. Но велосипедист больше не останавливался.
Вскоре после этого пришел домой «отец», и девушка рассказала ему о подозрительном посетителе.
— Странно… — задумался Григорий Михайлович. — У нас в поселке никакой Анисьи Петровой нет. И такого человека, как ты описала, я не знаю. А какой у него велосипед?
— Большой, черный.
— Военного образца, — понял «отец». — М-да… ничего хорошего теперь не жди…
