пропасть…
… Чтобы оказаться на голом черном плато, изборожденном зияющими трещинами, усыпанном шлаком и пеплом, из которого кое-где торчат изможденные мертвого вида деревья, а сам он с каждым сделанным шагом становится старше, намного старше Он вдыхает старость, словно какой-то ядовитый дым. Кожа делается сухой, ее пересекают многочисленные крупные морщины. Его грудь, живот и спина покрываются курчавыми седыми волосами Вены вздуваются Суставы скрипят Зрение мутится. Колени подгибаются. Сердце то начинает учащенно колотиться, то тревожно замирает в груди. Ноздри при дыхании издают хриплый свист.
Он бредет вперед, отчаянно пытаясь остановить свое преображение, но ему это никогда не удавалось. Бледное солнце начинает проваливаться за горизонт Путь, по которому он следует неведомо зачем и почему, теперь начинает медленно подниматься в гору Каждый шаг — настоящее мучение. В горле у него режет от сухости, а распухший язык лежит во рту комом старой тряпки. Липкая слизь вытекает из-под век и капает на грудь В висках гулко и непрерывно стучит, а кишки сводит сухой резкой болью.
Существа, больше всего похожие на сгустки пара в воздухе, пляшут вокруг него. Они указывают на него конечностями, они смеются, они издеваются. «Трус! — кричат они. — Дурак! Насекомое! Жалкая ползучая тварь!»
Собрав силы, он грозит им кулаком. Но их смех становится еще более язвительным. Оскорбления — еще более злобными. Они полусотней различных способов указывают на его полнейшую никчемность, и у него совсем нет сил, чтобы возразить им, а спустя некоторое время он понимает, что возражать попросту невозможно, так как они говорят чистую правду.
И тогда, словно потеряв к нему, к такому жалкому и презренному человеку, всякий интерес, призраки начинают быстро таять и вскоре исчезают, оставляя после себя лишь звонкое эхо звуков жестокого веселья.
Он еле-еле удерживается на ногах. Дважды он падает и дважды с трудом поднимается на ноги, чувствуя, как кость скрежещет о кость, как темная кровь с натужным скрипом проталкивается через суженные артерии. Он никогда не имел представления о том, что быть стариком настолько мучительно. Стремительно сгущается темнота Его окружает глубокая беззвездная безлунная ночь, и он радуется тому, что не должен больше смотреть на свое тело. «Фиоринда?» — хрипит он, но не слышит ответа. Он один. И он всегда пребывал в одиночестве.
Вдруг в небольшом отдалении от него появляется свет. Он мигает, вспыхивает, а затем начинает быстро и устойчиво усиливаться, превращаясь в люминесцирующий зеленый конус, этот конус расширяется, заполняя собой все небо; становится видно, как бледное сияние, словно гейзер, устремляется вверх. Ветер, проносясь через этот светящийся конус, завивает в нем серые воронки, вихри в потоке света. Движения света сопровождаются негромким, но отчетливым шепчущим звуком, напоминающий отдаленный шум порожистой реки. Он слышит также какие-то другие звуки, нечто вроде подземного смеха, гулкие и неизвестно откуда прилетающие. Он идет вперед и входит в нечто вроде зеленого облака, поднимающегося над землей. В воздухе пахнет электричеством. В порах кожи он ощущает покалывание. Ноздри чувствуют кисловатый запах. Его согбенное больное тело покрывается обильным потом и, кажется, окутывается испарениями. Впереди в полумраке вырисовывается какая-то гора, но, уже проходя через облако, Теотас понимает, что он видит перед собой гигантское живое существо, приземистое, огромное и непостижимое, вертикально сидящее на чем-то похожем на трон
Кто это был? Бог? Демон' Идол? Существо покрыто коричневой толстой глянцевой шкурой с неровными натеками, напоминающими чешую рептилии Массивное низкое и широкое туловище, тупая морда с выпученными глазами, голова с высоким закругленным черепом, жирные бока, выпирающее брюхо, огромная, похожая на пьедестал, задница Теотас никогда еще не видел столь колоссального существа. Один только рот…
Этот рот.
Эта разверстая пасть
Теотас не в состоянии сдержаться. Пасть зияет, словно вход в величайшую из пещер, и он уже не бредет вперед, еле-еле волоча ноги, нет, он, скользя и спотыкаясь, но быстро идет, а затем все быстрее бежит к этой пасти, мчится туда…
… А она разевается все шире и шире Огромная пещера заполняет все небо. Оттуда раздается ужасный рев, от звука которого дрожит весь мир. Земля под ногами дрожит и корчится, слышится грохот камнепадов; укрыться негде, только в этой пасти, этой вечно разверстой пасти, разинутой в ожидании пасти…
Теотас мчится вперед, в черноту.
— Все хорошо… — слышит он чей-то голос. — Это сон, всего лишь сон! Теотас… ну пожалуйста, Теотас.
Он лежал, съежившись, дрожа, весь покрытый липким холодным потом. Фиоринда баюкала его, словно ребенка, и бормотала что-то успокаивающее Постепенно он почувствовал, что освобождается от кошмара, хотя остаток сновидения, подобно масляной пленке, все еще цеплялся за дальние уголки его сознания.
— Это всего лишь сон, Теотас! На самом деле ничего плохого нет.
Он кивнул. Что он мог сказать, как объяснить?
— Да. Только сон.
10
— Ну, что, Деккерет, с праздниками и фестивалями наконец-то покончено, — заметил Престимион. — Начинается настоящая работа.
Эти недели традиционных празднеств и официальных церемоний, отмечавших окончание старого правления и начало нового, вернули его память к прежним временам. Он уже однажды прошел через все это, разница заключалась только в том, что в тот раз праздновалось именно его восхождение на трон. Поток подарков к коронации со всех континентов, — смог ли он распаковать и разглядеть хотя бы одну сотую из тех бесчисленных коробок и корзин? — обряд принятия короны, коронационный пир, чтение из Книги Изменений, пение из Книги Властей, драгоценные кубки, вновь и вновь наполняющиеся не менее драгоценным вином, съехавшиеся со всех концов царства важнейшие правители, то и дело вскакивающие с мест, чтобы сделать знак Горящей Звезды и выкрикнуть приветствие в адрес нового короналя…
«Престимион! — кричали они. — Лорд Престимион! Да здравствует лорд Престимион! Живи вечно, лорд Престимион!» Как же давно это было! Ему казалось, что весь срок его царствования на троне короналя промелькнул, уложившись между двумя взмахами ресниц, и все же за этот миг он успел превратиться в мужчину средних лет, утратившего значительную часть некогда присущей ему жизнерадостности и импульсивности, а также и добродушия — наоборот, следует признаться, что он временами бывает излишне вспыльчив, — но вот сейчас все это повторялось вновь, все незабываемые ритуалы разыгрывались наново, только имя, которое провозглашали на сей раз, было именем Деккерета. «Деккерет! Лорд Деккерет!» — тогда как он наблюдал за происходившим со сторону, милостиво улыбаясь и охотно отдавая новому монарху долю своей славы.
Но какая-то часть его существа навсегда останется короналем, это он знал точно.
В зеркале памяти перед ним стоял он сам, только гораздо более молодой, сравнительно мало кому известный, непоседливый Престимион, каким он был двадцать лет назад: обладавший неисчерпаемым запасом жизненных сил человек, переживший страшное унижение после того, как Корсибар узурпировал власть, а затем ужасные кровопролития гражданской войны и, несмотря ни на что, ставший короналем. Как он боролся за это! Это стоило ему жизни брата и жизни возлюбленной, а до того — бесчисленных телесных мучений: он жил в лагерях, разбитых на топких болотистых берегах рек, много дней странствовал по пустыне, ужаснее которой можно было найти разве что на Сувраэле, под ним убивали скакунов на полях сражений, шрамы, полученные в битвах, сохранились на его теле по сей день. Деккерет, к счастью, был избавлен от любого из подобных испытаний, не говоря уже о полном повторении всей трагедии давних времен. Его восхождение к трону происходило нормальным, упорядоченным образом. Так стать королем намного легче
У меня тоже все должно было пройти просто, подумал Престимион. Но мне Божество уготовило не такую судьбу.
Он стоял рядом с Деккеретом — лордом Деккеретом — в гулком тронном зале Конфалюма. Больше там никого не было. Оба одновременно посмотрели на возвышавшийся над полом из блестящего золотом дерева
