могут представить обвиняемому выдержки из показаний (соответственно сокращенные), если он потребует.
Если обвиняемый потребует услуг адвоката, его желание надлежит удовлетворить. Адвокат должен дать клятву, что будет честно содействовать обвиняемому, но если в процессе расследования осознает, что истина не на его стороне, он обязан отказаться вести дело и сообщить об этом инквизиторам.
Обвиняемый оплачивает услуги адвоката из собственного состояния; если же он – неимущий, то работа адвоката оплачивается за счет других конфискаций, как того пожелали Их Величества».
Едва ли возможно более вопиющее отклонение от всех законов справедливости, чем то, которое содержалось в параграфах Торквемады относительно свидетельских показаний.
Обвиняемый не мог познакомиться с протоколами выдвинутых против него показаний; ему даже не сообщали всего, в чем он обвиняется, лишая возможности противостоять обвинителям, что, безусловно, говорит о поистине чудовищной несправедливости этого трибунала. Проводя расследование под покровом такой скрытности, какой не знал ни один суд, инквизиторы получали возможность насаждать страх более ужасный, чем возбуждали питаемые человеческим топливом костры их обычных аутодафе.
Торквемада создал этот параграф, исходя из предостережений Эймерико по поводу разглашения имен свидетелей. Но Эймерико не пошел дальше утверждения, что имена следует скрывать в случае, если разглашение повлечет за собой угрозу жизни доносчика. Обвиняемый же, по Эймерико, имеет право читать полную запись показаний свидетеля, даже если может из этого сделать вывод о личности своего обвинителя. Эймерико не поднимал никаких вопросов о сокращении предоставляемого защите экземпляра свидетельских показаний.
Намерение Торквемады совершенно очевидно. Оно отнюдь не заключается, как то утверждается в параграфе, в стремлении уберечь доносчиков от угрозы мести. В конце концов, как это выяснится прежде, чем мы завершим обзор инквизиторской юриспруденции, ранение или даже смерть свидетелей рассматривались бы (и совершенно открыто) как вполне приемлемое событие: доносчики уже вполне отработали свое для дела веры и теперь приобретали бы бессмертный ореол мучеников. Скорее цель Торквемады состояла в том, чтобы не сокращалось число доносов. Доносчик должен быть надежно защищен лишь ради того, чтобы другие безбоязненно сообщали сведения о скрывающихся еретиках и вероотступниках и чтобы деятельность Святой палаты не прекращалась.
Трасмиера, инквизитор более поздних времен, воздавая хвалу закрытому характеру разбирательств, говорит об этом, как о «краеугольном камне, на который опиралась инквизиция, вызывая благоговение христиан, что содействовало доносам и являлось опорой и фундаментом трибунала. Отказ от этого правила, несомненно, привел бы к разрушению здания всей организации».
Любопытно обратиться к современным писателям, поддерживающим идею закрытого разбирательства – таким, как преподобный Сидней Смит, в чьей доброй вере нет никаких сомнений. Он пишет следующее: «Зачастую вред репутации третьих властей60 наносит безнаказанность явного преступника: свидетели знают, что влиятельные друзья обвиняемого могут отомстить за него. Точно так было и в случае с инквизицией. Мараны имели значительное влияние благодаря своему могуществу, высоким постам и тайным связям с необращенными иудеями. Они определенно стремились нейтрализовать усилия Святой палаты, проводившей судебные разбирательства. Торквемада в своем законодательном акте 1484 года утвердил тайное судебное расследование инквизиции…»
Аргумент благовидный и вполне обоснованный. Но если учесть, что доносчик, столь заботливо защищенный от всякой опасности, совершенно огражден и от обвиняемого, становится понятным, что подобная процедура призвана оправдывать опрометчивость, допущенную в пылу сбора свидетельских показаний. Точка зрения инквизиторов может быть принята даже симпатизирующими ей людьми лишь с большой натяжкой.
Статья, касающаяся адвокатов, основана на древнем церковном законе, запрещающем защищать еретика. Согласие адвоката взяться за защиту увеличивало риск быть обвиненным самому.
«Инквизиторам надлежит лично допрашивать свидетелей, а не перепоручать ведение допроса нотариусам или прочим лицам. Если же свидетель болен или не может предстать перед инквизитором, а инквизитор не может посетить свидетеля, то в этом случае он может послать церковного судью епископства в сопровождении другого уполномоченного лица и секретаря для оформления показаний».
«Инквизиторы и священник, исполняющий обязанности епископского судьи, должны присутствовать при пытках – или, по крайней мере, кто-нибудь из их числа. Ежели по какой-то причине это невозможно, вести допрос поручается обученному и преданному человеку».
«Отсутствующего обвиняемого следует вызвать в суд, вывесив объявление об этом на двери той местной церкви, которую он посещает, а через тридцать дней – в случае неявки – инквизиторы могут заочно вынести приговор, если его виновность достаточно очевидна. В противном случае его можно объявить подозреваемым и приказать ему – как положено в отношении подозреваемых – явиться для канонического очищения. Если он не сделает этого в указанные сроки, его виновность считается доказанной.
Расследование в отношении отсутствующих может быть предпринято в любом из трех следующих случаев:
1) В соответствии с разделом «Cum contumatia de haereticis» («неявка еретика в суд» (лат.)) призвать обвиняемого явиться и защищать себя – под страхом отлучения от церкви – сразу в нескольких делах, затрагивающих вопросы веры. Если он не подчинился, его следует объявить бунтовщиком, а если он будет упорствовать в своем бунте в течение одного года, – официально признать еретиком. Это – наиболее надежный и наименее суровый путь.
2) Если инквизиторы сочтут, что виновность отсутствующего можно считать установленной, его следует призвать с помощью эдикта явиться и доказать свою непричастность в течение тридцати дней или более длительного срока, если известно, что он находится где-то далеко. И его следует вызывать на каждом последующем этапе разбирательства, вплоть до вынесения приговора. Если он по-прежнему отсутствует, его следует обвинить в непокорности и бунте и, ежели виновность будет доказана, вынести приговор в его отсутствие без дальнейших отсрочек.
Если в ходе инквизиторского расследования выяснится причастность отсутствующего к греху ереси (хотя бы это преступление и не было доказано неопровержимо), инквизиторы могут вызвать его эдиктом о вызове и потребовать явки в суд в течение отведенного времени, чтобы в законном порядке очиститься от подозрения. Если же он не явится или, явившись, не сумеет оправдаться, его следует признать виновным, а инквизиторы должны поступить с ним в соответствии с требованиями закона.
Инквизиторы, будучи обученными и разбирающимися в этом, вольны избрать тот путь, который покажется им наиболее соответствующим конкретным обстоятельствам дела».
Всякий человек, осужденный как «неявившийся по вызову суда», становился изгоем, которого любой был вправе убить.
На каноническом очищении, которое упоминается в атом параграфе, необходимо остановиться подробнее.
Каноническое очищение применялось только к тем, кого обвиняла людская молва, кто приобрел репутацию еретика. Оно является превосходным примером вымученной справедливости, которую трибунал позволял себе в отдельных делах. В основном же для него было свойственно вопиющее попрание справедливости.
Для канонического очищения, разъясняет Эймерико, обвиняемому следовало найти несколько поручителей, или «compurgatores», количество которых зависело от тяжести приписываемого молвой проступка. Честность поручителей должна быть общеизвестной, они должны иметь то же общественное положение в обществе, что и обвиняемый, и знать его несколько лет. Обвиняемый должен поклясться на Евангелии в том, что он никогда не придерживался и не изучал еретических учений, а «compurgatores» – под присягой подтвердить, что это правда. Очищение следовало провести во всех городах, где обвиняемый был опорочен молвой,
Обвиняемому предоставлялось определенное время на поиски поручителей, и, если ему не удавалось найти требуемое количество, его сразу осуждали и выносили приговор, как еретику.
Пенья добавляет в своих комментариях по этому поводу, что всякий, кому повторно вменялась в вину ересь, немедленно признавался «relapso» (то есть вновь отступившим от веры) и передавался в руки гражданских властей, приводивших в исполнение приговоры инквизиции. По этой причине он не считал каноническое очищение легким наказанием: все в значительной степени зависело от воли третьих властей.
Эймерико далее пишет, что иногда к каноническому очищению могли быть приговорены те, кого опорочила людская молва, но они не попали о руки инквизиторов. Стоило им не подчиниться вызову в суд, инквизиторы отлучали их от церкви, и. если не удалось снять с себя отлучение в течение года, их признавали еретиками и применяли меры, соответствующие этому приговору.
«Если какой-либо документ судебного разбирательства выявит ересь человека умершего, против него следует возбудить расследование – даже по истечении сорока лет после совершения преступления – и, если он будет признан виновным, тело его должно быть эксгумировано.
Его дети или наследники могут явиться в трибунал, чтобы защищать его; но ежели они не явятся или, явившись, не смогут доказать его невиновность, приговор належит привести в исполнение, а собственность конфисковать».
Понятно, что возбуждение процесса против умершего не могло служить добрым или полезным целям, и ничто, кроме алчности, не вдохновляло создателей столь варварского декрета. Инквизиция провозглашала с амвонов, причем провозглашала громогласно и постоянно, что ее цель искоренение ересей, что существует настоятельная необходимость «во исполнение долга перед Богом» уничтожить тех, кто упорствует в ереси или своим учением или примером отравляет души других. Так инквизиция оправдывала свои действия и отметала все сомнения в порядочности движущих ею мотивов.
Но как связать это с судебным расследованием о верованиях умершего – несмотря на то, что он, возможно, умер более сорока лет назад?
Надо отметить, что это постановление не является изобретением Торквемады. Он лишь следовал по пути, проложенному предшествовавшими инквизиторами. Он обнаружил прецедент в сто двадцатом вопросе Эймерико – «Confiscatio bonorum haereteci fiery potest post ejus mortem»
