что они хлестали его веревкой; что Хосе присутствовал, когда он, Хуан Франко, вырезал сердце мальчика (и это вновь подтверждало причастность Хосе к преступлению). Он утверждал, что над сердцем был совершен колдовской обряд и потому инквизиция не в состоянии преследовать их в судебном порядке.
Это признание было полностью подтверждено на следующее утро.
В пятницу той же недели инквизиторы пытали Хуана д'Оканья и выжали из него признания, в основном совпадающие с уже имеющимися. Он подтвердил факт распятия ребенка в пещере у дороги на Оканью, рассказал, что они бичевали распятого мальчика, вырезали сердце и собрали его кровь в котел; что описанные события происходили ночью и пришлось зажечь свечи; что тело жертвы закопали на винограднике вблизи Санта- Мария-де-ла-Пера.
11 октября Хуану д'Оканья вновь задали несколько вопросов относительно гостии, посланной в Самору колдуну Абенамиусу. Его спросили, как он узнал об этих планах. Подсудимый ответил, что слышал о них разговор Алонсо Франко с иудеями – Са Франко, его сыновьями (Хосе и Мосе), Тазартом и Перехоном, – но не знает, была ли гостия на самом деле отправлена в Самору.
Упорством, на которое наткнулся этот банальный вопрос (особенно если вспомнить, что гостия, найденная при аресте Бенито, находилась в руках инквизиторов), заставляет нас предположить, что подсудимые старались разобраться – о какой облатке идет речь. Учитывая время, прошедшее между отправкой гостии и арестом Бенито, они могли решить, что обнаруженная у него облатка связана с каким-то другим, более поздним делом. Такое впечатление поддерживается еще и тем фактом, что у Бенито не обнаружили письма к Абенамиусу.
Этот вопрос вновь возник на допросе Хосе, состоявшемся в тот же день:
– Отправился ли кто-нибудь из иудеев или христиан в Самору к Абенамиусу по этому делу?
Он в точности повторил свой прежний ответ: ему неизвестно, что в дальнейшем случилось с гостией, за исключением намерений сопроводить его письмом к упомянутому Абенамиусу, причем все присутствовали на той встрече, когда было принято такое решение.
Инквизиторы хотели знать, кто выступал подстрекателем в сем гнусном деле, но Хосе не мог дать определенного ответа. Он рассказал им все, что знал – Тазарт, повстречавшийся ему по дороге в Мурсию, спросил, не желает ли Хосе присоединиться к заговору, связанному с колдовством над гостией и имеющему целью оградить «новых христиан» от преследований инквизиции. Еще до распятия мальчика Тазарт сказал ему и его брату, что берется все устроить; и хотя Хосе заявил, что не хочет ничего брать на себя в этом деле, они с братом все-таки согласились присутствовать и пошли той ночью в пещеру вместе с Тазартом. Там они застали христиан, приведших мальчика.
Показания, полученные от сообщников Хосе, подтверждали его присутствие в пещере во время распятия – сами по себе такие свидетельства совершенно достаточны, чтобы передать его гражданским властям, – хотя и не указывали на активное его участие в происходившем. По собственным признаниям Хосе, он и его отец выступали лишь в роли зрителей и пришли в пещеру, не зная, что предстоит. Более того, еще до рассказа о случившемся Хосе заключил с инквизиторами своего рода сделку, по условиям которой его признания не могли быть использованы против него или его отца.
Что заставляло инквизиторов медлить с расправой? Пассивность Хосе во всем этом деле или их обещание, данное ради получения показаний? Трудно объяснить подобные колебания. Ясно только, что они не чувствовали полного удовлетворения от проведенного расследования и хотели добраться до самого дна, для чего применили новый метод в надежде вытянуть из Хосе новые разоблачения.
Справедливо считается, что в обычаях инквизиторов было скрывать от подсудимого имеющиеся у них сведения (или часть их) и имена свидетелей, если это служило к выгоде следствия. Но, получив разоблачительные признания от всех участников заговора, инквизиторы решили, что целям трибунала лучше всего послужат очные ставки, на которых будут названы имена свидетелей.
Гнев, охватывающий каждого узника, когда ему становится известным имя его предателя, каким зачастую оказывается один из его сообщников, побуждает его нанести ответный удар и рассказать все, что прежде скрывалось. Конечно, существует опасность, что он может пуститься на выдумки, лишь бы навредить тому, кто его выдал. Пенья – как мы уже знаем – признает, что Святая палата предпочитала погубить невинного, чем предоставить виновному шанс на освобождение.
Приняв новое направление в ходе расследований, инквизиторы 12 октября вызвали на допрос Бенито Гарсию и спросили, готов ли он повторить свои показания в присутствии любого из соучастников. Подсудимый ответил утвердительно. Тогда его увели и вызвали Хосе, которому задали тот же вопрос и получили тот же ответ. После этого вновь ввели Бенито, и каждый из них повторил свои показания.
Тогда их спросили, готовы ли они повторить свои признания еще раз, но в присутствии Хуана д'Оканья. Подсудимые согласились. Их увели и вызвали д'Оканья, которого тоже попросили повторить свои показания в присутствии других участников заговора, после чего инквизиторы приказали привести первых двух.
Нотариус записал, что обвиняемые проявили искреннюю радость при встрече.
Д'Оканья повторил свои признания, а Хосе и Бенито – свои. Все трое согласились, что прошло около шести месяцев после распятия, прежде чем они собрались между Темблеке и Ла-Гвардией, чтобы передать Бенито письмо и гостию, которые надлежало отвезти Абенамиусу из Саморы.
17 октября состоялась очередная очная ставка – между Хуаном Франко, Са Франко и Хосе Франко. На ней каждый повторил свои прежние признания. Хуан Франко утверждал, что именно он вспорол мальчику бок и вынул у него сердце – это и прочие подробности были подтверждены другими соучастниками.
Далее Хуан Франко сказал, что при следующей их встрече в пещере, состоявшейся некоторое время спустя, его брат Алонсо принес в ящике сердце и гостию и передал их Тазарту; тот в углу пещеры совершил колдовской обряд. Затем они собрались между Темблеке и Ла-Гвардией в местечке, называемом Соррострос, и отдали Бенито письмо в Самору (письмо было перевязано цветной лентой).
До сих пор его показания совпадали с показаниями остальных, но далее обнаруживаются разногласия. Он сказал, что на этой последней встрече, кроме письма и облатки, они передали Бенито еще и сердце.
Теперь мы можем предположить, что сердце и первая облатка были использованы Тазартом для колдовства во время их первой встречи после распятия, а после того, как возникли сомнения в действенности заклинаний лекаря, была похищена другая гостия (шесть месяцев спустя), которую они и отправили в Самору.
Не напрашивается ли простейшее объяснение, что Хуан Франко ошибся в показаниях о сердце? Это кажется возможным, потому что он (по его собственному признанию) не видел тогда самой гостии, но решил, что ее отдали Бенито. Подобным же образом он мог решить, ошибочно посчитав это само собой разумеющимся, что вместе с облаткой передали и сердце.
Итак, очные ставки начали приносить плоды и уже привели к результатам, которых добивались инквизиторы, – к дополнительным уликам против Хосе Франко.
20 октября на допрос вновь привели Хуана д'Оканья и спросили о роли Хосе в преступлении. К своим прежним признаниям он добавил, что Хосе наравне со всеми осыпал мальчика отборной бранью, которую они адресовали самому Иисусу Христу (при этом он приводил выражения, которые мы уже встречали в «Testimonio»). Д'Оканья утверждал теперь, что Са Франко и его сыновья тоже истязали мальчика и что именно Хосе ножом вскрыл вены на руках жертвы.
– Где похитили ребенка? – спросили его.
Подсудимый ответил, что ныне покойный Мосе Франко привез мальчика из Кинтанара в Темблеке на осле и что, согласно рассказу Мосе, это был сын Алонсо Мартина из Кинтанара. (
Таким образом, из пассивного наблюдателя Хосе вмиг превратился чуть ли не в инициатора преступления.
В тот же день допросили и Бенито. Подсудимому зачитали его предыдущие показания и поинтересовались, нет ли у него каких-либо дополнений. Ему вдруг вздумалось добавить, что Хосе, о котором прежде он почти не упоминал, избивал мальчика и вообще принимал активное участие в происходившем, не скрывая своего стремления покончить с христианством, которое называл шутовством и идолопоклонничеством.
Наутро д'Оканья подтвердил свои показания. Когда же его спросили, не желает ли он добавить еще чего-нибудь о Хосе, Хуан д’Оканья почти дословно повторил вчерашнее утверждение Бенито. Этот, казалось бы, удивительный факт объясняется очень просто: на сей раз инквизиторы задавали конкретные вопросы, опираясь на «признания» Бенито, и получали утвердительные ответы. Итак, д'Оканья тоже «припомнил», что Хосе называл христианство шутовством, а христиан – идолопоклонниками.
Глава XXIII. ПРОЦЕСС ПО ДЕЛУ ХОСЕ ФРАНКО (окончание)
Так, благодаря настойчивым усилиям инквизиторов, обвинитель после годичного расследования в конце концов смог вновь обратиться к своему изначальному обвинению в адрес Хосе Франко.
21 октября 1491 года он представил суду в качестве своих доказательств полное досье, что и было отмечено нотариусами трибунала. Обвинитель попросил привести Хосе, чтобы тот выслушал дополнения к изначальному обвинению. Дополнения основывались на материалах, полученных от Хуана д'Оканья и Бенито Гарсии, и гласили, что Хосе обзывал бранными словами распятого ребенка, «в действительности адресуя эту брань Господу нашему Иисусу Христу и Святой католической вере», и что он наносил мальчику многочисленные побои и ножом вскрыл ему вены на руках. После этого Гевара обратился к инквизиторам с просьбой передать подсудимого в руки гражданских властей, как того требует справедливость.
Однако он не упомянул о том, что мальчика похитил брат Хосе и что Хосе в числе прочих привел ребенка в пещеру. Это красноречиво свидетельствует о степени доверия к словам д'Оканья.
Ответом Хосе было решительное отрицание всего сказанного обвинителем. Юноша заявил о своей непричастности к тому, что не соответствует его собственным признаниям.
