— Неужели?
— Точно. Пашка говорил, а он в ювелирных вещичках толк знал. Семейные традиции, понимаешь; и у предков кое-что имелось. Но самое-то интересное дальше, пока я, считай, ничего и не сказал. Баба эта, Элина, Пашку так очаровала в прошлом году, что он заказал тому мастеру, который эти дорогие штучки делает, такие бусы к этому лету. Из королевского, для Эльки, в подарок.
— Значит, он взял с собой очень большую сумму?
— У него, конечно, таких «бабок» не бывает, но он взял у меня четыре куска — мне как раз за одну работу выплатили… Ещё, думаю, он у тётки своей подстрельнул, у неё тоже деньги водятся, и она ему сочувствует.
— А она знала про его намерение купить ожерелье?
— Не знаю. Да он и без этого мог у неё денег одолжить, в разумных, конечно, пределах.
— Сколько это — в разумных?
— Ну, тысячи три-четыре. В общем, друг, Элине Пашкиной светил в этом году за двадцать четыре ночи удовольствия очень приличный приз, а вот удалось ли ей его заработать и получить, не знаю.
Макаров покачал головой.
— Да уж, точно, приличный. А ты, кстати, не знаешь, когда тело Павла привезли в Москву, оставались ли при нем или в его вещах какие-то деньги?
Вопрос, однако, был явно не по адресу, и собеседник Алексея не преминул это отметить.
— Не думаю, чтобы что-нибудь уцелело; но это уже ваша работа, сударь, — сказал, усмехнувшись, Лушненко.
4
У ворот кладбища Алексей Макаров уже почти по-приятельски хлопнул на прощание Диму Лушненко по плечу и, услышав от него небрежное: «Давай, сынок, с Богом…», огляделся по сторонам. Белая «волга», на которой они с Воронцовым приехали сюда, виднелась на стоянке недалеко от выхода, что обрадовало капитана: беседа его с другом погибшего Павла Гостенина несколько затянулась, и не удивительно было бы, если б начальник отдела уехал по неотложным делам, не дождавшись его возвращения. К счастью, этого не произошло, и Алексею не надо было добираться обратно в управление на метро.
— Я вас несколько задержал… — начал Макаров, открыв дверцу машины, но расположившийся на заднем сиденье Воронцов только махнул рукой.
— Лезь сюда… Я недолго ждал, только успел перекурить. Пять минут назад расстался с Ларисой Тимофеевной. Хорошо, что зять наконец хватился тёщи и прислал машину, а то не избежать бы тебе её расспросов, — усмехнулся Воронцов. — С тебя за вредность, — пошутил он, — хотя твой подопечный тоже не подарок — толком ничего женщине не рассказал, только взбудоражил её зря, а потом набрал воды в рот. Тебе-то он сказал что-нибудь важное или так и ёрничал до конца?
— Да все было, — ответил Алексей неопределённо, не желая обсуждать парня, с которым только что распрощался. Дима напомнил ему кое-кого из давних, школьных ещё друзей, которых Макаров когда-то очень любил, несмотря на все видимые недостатки.
— Ну что же… Своеобразный товарищ. И почему достойная дама терпит его выходки, не пойму… Как ты думаешь? — пытался добраться до сокровенных мыслей подчинённого полковник.
— Не знаю. Но, кажется, я смогу его понять, — сказал Алексей.
— Так-так, интересно, — откликнулся Воронцов, и глаза его засветились искренней заинтересованностью. — Вижу, не зря тебя с ним наедине оставил. Я как чувствовал, что ты быстрее найдёшь с этой лохматой колючкой общий язык…
— Ну, это, пожалуй, сильно сказано, качнув головой, попробовал возразить Алексей.
— Сильно или слабо — не важно; давай, выкладывай по порядку все, что удалось узнать. Что Лушненко знает о делах погибшего приятеля? Что его заставило сказать, будто он сомневается, что в смерти Павла никто не виноват?
Алексей снова покачал головой и усмехнулся.
— Вы, Анатолий Фёдорович, как обычно, слишком преувеличиваете мои скромные достижения, — сказал он. — Что же касается Ларисы Тимофеевны и её взаимоотношений с Димой… Довольно много есть на свете людей, которые стараются как можно дольше удержать свою молодость и средства для этого ищут в общении с молодёжью, в интересе ко всему тому, чем интересуются они. Юнцы же либо используют их в своих целях, либо смеются над ними и отвергают, как этот Пашин товарищ его тётку.
— Ладно, с этим ясно, — недовольно крутанул крепкой стриженой головой на короткой сильной шее полковник, — у тебя, я вижу, способности к аналитическому мышлению, подумай об академии. А пока давай-ка мне лучше то, что ближе к нашей с тобой практике, ближе к «Янтарному заливу». Тебе туда скоро ехать, и там, лёжа на песочке, достроишь свои философские концепции… Что тебе удалось от этого лохматого наглеца узнать, и какие у нас с тобой перспективы?
Алексей подумал несколько секунд.
— Из двух вопросов начну с последнего: перспективы далеко не безоблачные, как виделось нам с вами вначале.
— Что такое? — удивился Воронцов.
— Может быть, подозрения тётки и не напрасны, — лаконично ответил Макаров.
Воронцов выжидающе смотрел на него, не произнося ни слова.
— Судите сами, — продолжил Макаров, словно размышляя вслух. — Во-первых, Павел поехал в этот пансионат второе лето подряд, хотя обычно каждый год менял место отдыха. И все якобы из-за того, что у него возник там прошлым летом какой-то очень уж притягательный курортный роман. И эта привязанность к воспоминаниям настораживает: она характерна скорее для романтически настроенных женщин, мужчины же быстро забывают временные приключения, находя новое, более интересное.
— Да, согласен, — подтвердил полковник. — Эта мысль и мне не даёт покоя: не могло обычное курортное увлечение привести к такому трагическому исходу. Лариса Тимофеевна мне рассказала об этой женщине, Элине, и желании Паши встретиться с ней вновь; она-то, естественно, чисто по-женски и именно в силу своего романтического видения жизни верит как раз в то, что её племянника прикончили из-за этой красотки. Но мы-то с тобой должны смотреть на вещи иначе, хладнокровнее.
— Как Дима Лушненко? — усмехнулся Алексей.
— Подловил, — кивнул Воронцов. — Один-ноль в твою… Но факты таковы: вся любовь Паши Гостенина и его Элины должна была непременно благополучно закончиться. Залог тому: его возлюбленная имеет семью и мужа, занимающего достаточно солидное положение, сам Паша оставил дома, на попечении родственников, беременную жену на сохранении. В общем, обоим влюблённым не с чего было настолько терять голову, чтобы это могло привести к трагедии. Так что первый из приведённых тобой фактов пока ни о чем не говорит. Извини, но я даже почему-то думаю, что Павел что-то тут нахитрил и поведал тётке о своём романе лишь для того, чтобы та помогла ему преодолеть сопротивление родителей и уехать. Ты же знаешь, что его родители были против этой поездки в связи с состоянием жены?
— Да, — произнёс Алексей задумчиво. Сказанное Воронцовым действительно звучало очень убедительно, в его словах чувствовалась жёсткая логика. И самое главное, все эти доводы, отрицающие связь смерти Гостенина с его «пляжным» романом, давно крутились в голове у самого Макарова и не были столь уж новыми для него: действительно, покойник был большим гулякой; вполне возможно, что торчать в Москве все лето возле больной жены ему было невыносимо, и он мог выдумать какой-нибудь предлог. И тридцатисемилетняя женщина вряд ли могла год спустя столь пристально приковывать к себе внимание молодого повесы… Но тогда и логическая цепочка, едва успевшая выстроиться и включающая всего три по-своему интригующих звена: далёкая, доступная лишь раз в году любовница — драгоценный подарок — загадочная гибель в море, — эта цепочка рвётся на первом же звене. И все-таки оставались факты, которые не вписывались в общую схему, столь наглядно обрисованную полковником, и беспокоили Алексея.
— Ну, чего замолчал? — тронул Алексея за колено, отрывая от размышлений, Воронцов. — Готовая версия рушится? — Макаров поглядел на начальника: определённо, тот словно читал его мысли. — Но ты же, кажется, ещё не рассказал мне все до конца. Что ещё ты узнал от этого… — полковник покрутил в воздухе пальцами, подбирая нужное слово, — ну, от своего нового знакомого, скажем. Что интересного?
