понимаю и порой понимал даже тогда, что в нашей жизни было много радости тоже.
Еще до того, как она ушла, мне казалось, что нашему браку пришел конец, потому что до этого между нами произошла колоссальная ссора, каких не было до сих пор. Однажды вечером после чая мы сидели дома, по разные стороны стола. Мы отлично поужинали, поэтому для скандала не было никаких причин. Я уткнулся в книгу, а Кэти просто находилась рядом.
Внезапно она сказала: «Я люблю тебя, Гарри». Я не услышал ее слова, ведь так часто случается, когда читаешь книгу. Она продолжила: «Гарри, взгляни на меня».
Я поднял голову, улыбнулся и снова принялся за чтение. Возможно, я был не прав и должен был ответить ей что-нибудь, но книга оказалась очень интересной.
«Я уверена, из-за чтения ты испортишь глаза», — заявила она, снова отрывая меня от увлекательных приключений в знойной Индии.
«Да нет», — ответил я, не глядя на нее. Тогда она была еще симпатичной тридцатилетней женщиной, с хорошеньким личиком и волнующей фигурой, и из-за этого я не мог ее бросить, несмотря на ее упрямство и раздражительность. «Мой папа часто говорил, что только дураки читают книжки, потому что им надо много чему учиться», — заметила она.
Ее слова сильно меня обидели, поэтому я не мог сдержаться и ответил, не поднимая головы: «Он так говорил потому, что не научился читать. Если хочешь знать, он просто завидовал грамотным людям».
«Да чему тут завидовать! Сидишь и забиваешь себе голову всякой ерундой», — медленно и отчетливо произнесла она, так, чтобы я до конца понял смысл каждого слова. Я еле держал себя в руках. Назревал грандиозный скандал.
«Слушай, дорогая, почему бы тебе самой не взять в руки книжку?» Но она бы никогда не сделала этого, потому что ненавидела чтение как отраву.
Она усмехнулась: «Я не такая дура. Да у меня и работы по горло».
Ее слова меня возмутили, но я старался сдерживаться, потому что наделся, что она все же оставит меня в покое и даст закончить главу. Я сказал миролюбиво: «Ладно, только не мешай мне читать. Это интересная книга, и я очень устал».
Но мое оправдание только подлило масла в огонь. «Устал, говоришь?» Она громко рассмеялась: «Бедняжка Тим! Тебе надо подыскать какую-нибудь настоящую работу для разнообразия, а то ты целыми днями только и делаешь, что разгуливаешь по улицам со своей дурацкой почтовой сумкой».
Я не хотел продолжения сцены, но между нами все-таки завязалась перебранка. Во всяком случае, после нескольких моих слов она выхватила у меня книгу из рук: «Ты ублюдок! — заорала она, — мне осточертело, что у тебя в голове только книги, книги, книги, и ничего, кроме этих проклятых книг!» — и швырнула ее в растопленный камин, затолкав как можно дальше кочергой.
Это привело меня в бешенство и я ее ударил, не очень сильно, но все же ударил. Это была отличная книга, мне было жаль ее, и к тому же я подумал о том, что взял ее в библиотеке и теперь мне придется покупать новую. Она убежала из дому и вернулась только на следующий день.
Не могу сказать, что у меня от горя разрывалось сердце, когда она ушла. Мне все это надоело. Единственное, в чем я вижу божье провиденье, так это в том, что у нас не было детей. Несколько раз ей казалось, что она беременна, но все заканчивалось ничем. Это ее огорчало все больше и больше, она впадала в уныние, и тогда мы жили мирно несколько месяцев. Возможно, если бы у нас появился ребенок, мы бы лучше ладили. Кто знает?
Она сбежала с маляром через месяц после случая с книгой. Все прошло очень спокойно. Не было ни криков, ни драки, ни битья посуды. Однажды я вернулся домой и обнаружил записку, которая лежала на камине: «Я ушла от тебя и больше не вернусь». Ни следа от слез, только бланк из страховой книжки с восьмью словами, выведенными карандашом. Бог знает почему, но храню его до сих пор в заднем отделе своего бумажнике. Маляр, с которым она ушла, жил на соседней улице, в собственном доме.
Несколько месяцев он получал пособие по безработице, а потом неожиданно нашел работу в двадцати милях отсюда. Но об этом я узнал позже. Соседи даже осмелились сообщить мне (конечно, после того, как они уехали), что моя жена встречалась с ним около года. Они не сказали никому, где поселятся; возможно, они опасались, что я буду их преследовать. Но у меня и мыслей таких не было. Да и что я мог сделать? Избить его до полусмерти и притащить Кэти домой за волосы? Ну уж нет, не такой я человек.
Даже теперь эта перемена в судьбе продолжает меня волновать. В самом деле, представьте, что вас оставляет женщина, с которой вы прожили в одном доме шесть лет, и неважно, что вы постоянно ссорились, ведь у вас были и светлые моменты в жизни. После ее ухода в доме что-то неуловимо изменилось: стены, потолок, даже все предметы стали как будто другими. И во мне тоже что-то сломалось, хоть я и говорил себе, что все идет по-прежнему и что отсутствие Кэти ничего не изменило. Тем не менее, в первое время дни тянулись необычайно долго, и я старался приучить себя довольствоваться едой из кафе. Но потом наступили нескончаемые летние вечера и я был счастлив почти против собственной воли, слишком счастлив, чтобы терзаться из-за уныния и одиночества. Я чувствовал, что жизнь продолжается и я не увяз в прошлом.
К тому же, я жил в свое удовольствие, — например, заказывал каждый день вкусный обед в столовой. Я варил яйца на завтрак (по субботам я готовил яичницу с беконом) и какую-нибудь сытную холодную закуску на ужин. В конце концов, это была неплохая жизнь. Возможно, временами я чувствовал себя одиноким, но, по крайней мере, никто не нарушал мой покой. Потом я даже позабыл чувство одиночества, которое порой терзало меня сразу после ухода Кэти. Больше я о нем не вспоминал. За целый день мне приходилось встречаться со многими людьми, так что по вечерам и по выходным я не мучился из-за того, что провожу их один. Иногда я пропускал рюмку-другую в клубе, или выпивал полпинты пива в ближайшем пабе.
Такая жизнь продолжалась десять лет. Как я узнал позже, все это время Кэти жила вместе со своим маляром в Лэйчестере. Но потом она вернулась в Ноттингем. Однажды в пятницу вечером, когда был день получки, она зашла повидаться со мной. Возможно, в лучшие времена она обо мне и не вспомнила бы. Я стоял у ворот, во дворе, и курил трубку. День выдался тяжелый, и я был вымотан: то мне приходилось оставлять письма, потому что адресаты уехали, а куда, никто не знает; другие же вставали с постели через десять минут после того, как я позвонил в дверь, чтобы получить заказное письмо. И теперь я чувствовал себя умиротворенно, потому что наконец пришел к себе домой и могу спокойно покурить во дворе этим осенним вечером. Небо было светло-желтого цвета, а над крышами домов и антеннами казалось зеленоватым. Из заводских труб начал валить дым, как обычно по вечерам, и большинство станков уже не работали. Дети бегали друг за дружкой вокруг фонарных столбов и где-то вдалеке слышался лай собак. Я собирался вытряхнуть трубку, пойти в дом и почитать книгу о Бразилии, которую не закончил прошлым вечером.
Я узнал ее сразу, как она вышла из-за угла и направилась в сторону двора. Однако я испытал странное ощущение: за десять лет человек не меняется до такой степени, чтобы его невозможно было узнать, однако это достаточно долгий срок, и вам приходится дважды взглянуть на него, чтобы понять, он ли это. Когда я в первый раз посмотрел на нее, то почувствовал как будто удар в живот. В ее походке что-то изменилось. Она стала немного медлительней с тех пор, как я видел ее последний раз, словно однажды, шествуя свой гордой и стремительной походкой, стукнулась лбом о стену. Она располнела и уже не выглядела такой самоуверенной; из-под расстегнутого зимнего пальто выглядывало летнее платье, а волосы поблекли, хотя прежде были красивого каштанового цвета.
Не могу сказать, что я очень обрадовался или огорчился, когда увидел ее, но все же испытал легкий шок, скорее всего, от удивления. Не то, чтобы я больше не ожидал встретиться с ней, но вы знаете, как это бывает: за все это время я почти позабыл о ее существовании. Чем больше минут, часов, дней и лет отделяли меня от того дня, когда она от меня ушла, тем меньше я думал о нашей семейной жизни. За эти десять лет сама память о ней отступила на задний план, и теперь время, проведенное с ней, казалось не реальнее, чем сон. Я позабыл о ней, как только привык жить один.
И хотя в ней изменилась даже походка, я все же ожидал, что она бросит какое-нибудь язвительное замечание, например: «Ты не ожидал, Гарри, что я так скоро вернусь на место преступления?» Или: «А ты не верил в примету, что несчастливая монета всегда возвращается в карман прежнего владельца!»
Но она просто остановилась. «Привет, Гарри, — сказала она, ожидая, что я отойду в сторону и дам ей пройти во двор. — Мы давно не виделись, не правда ли?»
