фантомов, ничего не знающих друг о друге. О, проклятый дождь, — он споткнулся и полетел в воду. Ласково усмехаясь, Сирин поставил самого себя на ноги.
— Ну, давай-давай, а то твоему телу на Земле придется худо.
И они снова заторопились куда-то среди этой непроглядной дождливой мглы.
А если я не хочу возвращаться в Город? Зачем мне это? Опять изображать дитя индиго, опять только и делать, что заниматься интроспекцией[2] в нерушимом одиночестве?
— Если родился, значит, для чего-то нужен. Не обязательно знать о своем великом предназначении.
— А будет ли оно таковым?
— Тебе стоит только захотеть, а мне — усерднее поработать веслами, потому что берега станут шире, а пейзажи — живописнее. Ты должен вернуться, потому что наше плаванье не окончено. До западной границы еще очень далеко, — и он лукаво сощурился, легонько ткнув его локтем в ребра. — Твоя жизнь все равно больше не будет такой, как раньше.
— А ты обещаешь?
— Да, ведь моя прежняя лодка разбилась. Придется строить что-то новое.
…Дождь смолкал, оставляя на ветвях деревьев гирлянды сверкающих капель. Среди туч появлялись голубые заплаты, взволновавшаяся река успокаивалась, усмиряя свои просветлевшие воды. Два близнеца бодро шагали вдоль берега. Им не о чем было говорить, потому что все помыслы и секреты их делились на двоих. Сирин с дружеской теплотой, к которой примешивалась капелька грешного эгоизма: «Ведь это же я! Я с макушки до пяток!», взирал на своего собрата. Смотреть на себя со стороны было интересно до необычайного. Всегда критичный к себе, он находил в идущем рядом все новые и новые притягательные черты, на которые никогда не обратил бы внимания в себе самом. Белоснежное крылатое счастье владело им, будто бы никогда и не было гнетущего темного Города, парка и вездесущей смерти, нетерпеливо обхаживающей его умирающую плоть в другом измерении.
— Я же не умру?
— Нет, дождь закончился, значит, опасность миновала. Можем даже ненадолго присесть.
Потрепанные после отчаянного противостояния со штормом, они разлеглись на мокрых, покрытых зеленоватой слизью камнях, которые загромождали берега.
— Не знаю, как быть с лодкой…
— Это точно… Может, попытаться построить плот?
— Им так сложно управлять…
— Зато надежнее!
Перекинувшись быстрыми улыбками, они замолчали. Над их головами застыло в лазурном небе похожее на пушистого белого котенка облако. Сирин, тот, что пришел из Города, лениво указал на него рукой:
— Смотри, вот бы искупаться в таком! Как в сугробе!
— Ты любишь снег?
— Ну да… Особенно когда просыпаешься, а все вокруг за одну ночь становится белым…
Тот покачал головой:
— А я не очень…
— Не может быть! — Сирин приподнялся на локтях. В глазах его чуть тлела тревога. — Значит, мы все-таки отличаемся друг от друга?
— Это мелочи, главное в другом. Я умирать не хочу. Как знать, может, там, впереди, ели сменятся пальмами?
— Не думаю… Во всем виноват этот трижды клятый Город. И эти антропоморфные клоны…
— Ты думаешь? Я постараюсь помочь тебе навсегда уйти из этого пространства. Обещай только, что не будешь ничему удивляться. А пока останься со мной. Одному здесь тоже бывает грустно.
— Мне правда будет гораздо легче существовать там, зная, что где-то, пусть даже очень далеко, у меня есть ты.
— Да нет же, совсем близко, у тебя в груди. Только не устраивай мне больше таких штормов, как был… — Вот если бы у меня и в Городе оставался кто- то настолько родной!
Небо совсем очистилось, и вода сверкала под лучами солнца, как рыбья чешуя. В сочной и едва примятой траве, окаймлявшей границу леса, блестели стразики дождевых капель. Где-то посреди золотистого сумрака чащи нежно перекликались невидимые птицы. Река, лес, лучезарное небо — все пробуждалось, оживало, выползало на свет из укромных норок и начинало задорную возню под сенью деревьев. Дождь принес радостное обновление, а ядовитая тоска захлебнулась и растаяла под его упругими чистыми струями.
— Глядя на тебя, мне снова хочется жить. Ты — мой ангел-хранитель.
Тот лишь спрятал счастливую улыбку:
— Ну что, строим плот и отчаливаем? Не беспокойся, для этого достаточно одного только нашего желания.
Они поднялись, встали друг напротив друга, сплетая воедино пальцы рук.
— Нужно просто очень сильно захотеть… Представь его: несколько бревен, связанных между собой веревкой. Можешь добавить мачту с парусом, тогда попутный ветер станет помогать нам. Давай!
Они крепко сжали руки, ощущая покалывающее напряжение в области мозжечка. Наконец Сирин разжал веки:
— Гляди! Получилось!
Новенький плот колыхался у берега. Очищенные от коры бревна еще хранили в себе свежий смолистый запах. На краю его ждал своего часа отесанный шест.
— Бросай весло, чтобы оно не связывало нас с прошлым!
Они разом вскочили на плот, чуть не перевернув его, и с хохотом соскользнули на мелководье, распугав клевавших что-то на каменистом дне мальков.
— Так ничего не выйдет, надо по очереди!
Сирин сам оттолкнул неповоротливый плот от берега. Дальше течение само понесло его вдоль раскидистого зеленеющего леса. Среди елок забелели теперь березовые стволы. Мальчишки, полубонявшись, лежали рядом и разговаривали:
— Так ты не хочешь возвращаться обратно в Город?
— Хочу, но только не в прежний. Представь только: закат, приземистые каменные домики, мощенная булыжником мостовая, экипажи и крошечные автомобили, похожие на божьих коровок. Горожане в нарядных и светлых одеждах, стайки шустрых смешливых ребятишек. А я бы поселился в мансарде под крышей, и каждый вечер стал зажигать множество свечей, и в их окружении писал или читал что-нибудь. А еще у меня был бы доверчивый лохматый песик по имени Чебурашка.
Второй Сирин лежал, чуть прикрыв глаза:
— Я бы добавил чудный резной балкончик, увитый плющом и богатейшую домашнюю библиотеку.
— И больше никаких заводов и железных дорог с бесконечными грязными составами…
— Прощайся с этим. В твоем Городе Солнце никогда не зайдет окончательно.
— А ты, незримый, всегда будешь рядом…
— И даже в один прекрасный вечер зайду к тебе попить кофе. Обещаю!
В душе Сирина разливалось предчувствие близкого счастья. Он как наяву видел озаренные теплым светом хитро переплетенные узенькие улочки, цветущие кусты роз перед каждым домом, аккуратные заборчики, по которым поднимается густой вьюн… Тишина, одиночество и безмолвный покой в одном флаконе. Новая жизнь манила его, звала поскорее влиться в себя.
— Видишь, у тебя все получилось. Ты победил Город, и он покорен тебе. Теперь можешь идти. На миг во взгляде Сирина отразился страх перед разлукой:
— Так быстро! А как же ты?
— А я буду плыть вниз по реке долгие годы… Ну же, Сирин, поторапливайся.
Тот непонимающе воззрился на него, и он, перехватив этот взгляд, ответил:
— Ныряй в реку. И ничего не бойся. Давай скорее прощаться…
Они крепко обнялись, словно желая слиться в единое целое, коим, по сути своей, они и являлись, будучи наделены одной чистой мечтательной душой, справедливо разделенной на них двоих.
— Иди, не оставляй свою плоть без присмотра. Там тебя ждет очень много сюрпризов.
Сирин покорно соскользнул с плота в воду, с нежностью принявшую в себя его тело. Глубоко вдохнув, он погрузился на наполненную зябкой прохладой глубину, ожидая задеть руками речное дно, но, ничего не почувствовав, рванулся вперед, не ощущая более давления толщи воды. Распахнув глаза, он увидел окружавшую его тьму, которая, однако, начала медленно наливаться красками, приобретая очертания окружающих предметов. Потом пришла свинцовая тяжесть и режущая боль в обоих запястьях. Он как бы со стороны увидел себя лежащим навзничь на покрытой цветными простынями с корабликами больничной койке. Рядом на тумбочке — кружка, букетик мелких хризантем, толстая растрепанная книга с многочисленными закладками. Сквозь окно в комнату вливался солнечный свет, от которого толстая снежная шапка на подоконнике лучилась радужным семицветием. По стеклу крался ажурный ледяной узор. Приглядевшись, Сирин угадал в нем очертания белых лилий. К локтевому сгибу тянулась прозрачная змейка капельницы, по которой сбегал вниз частые слезинки лекарства. В палате было чисто и свежо. Он легко вздохнул и расслабился.
Прошло минут десять. Дверь чуть-чуть приоткрылась, и в палату скользнула темноволосая девушка с фиалковыми радужками, на вид двумя или тремя годами моложе Сирина. Столкнувшись с его встревоженным взглядом, она ласково и несколько смущенно улыбнулась:
— Хорошо, что ты очнулся. Сейчас позову доктора.
— Подожди! Ты-то кто такая?
Та изумленно вскинула подрисованные бровки:
— Твоя младшая сестренка, Жива. А ты тронулся окончательно и бесповоротно…
