хлобыстнули по «вороньим» бокам дверки.
— Беги! Али не соображаешь, что по твою душу идут?! — напористо зашептал дед.
Яровой поудобнее перехватил футляр, бросил окурок и затушил его подошвой ботинка, оглянулся влево-вправо.
— Вон тама в углу пожарная лестница, — подтолкнул в спину служивый. — Влезешь на крышу сарая и сигай в соседний двор. А тама забирай вправо вдоль забора и упресси в калитку. Понял?
— Спасибо, дядя Петя!
— Давай-давай!.. А я скажу: убег следом за другими…
Маневр с пожарной лестницей, сарайной крышей и забором позволил вырвать фору в одну минуту. Разгадав подвох, четыре мента с двумя укороченными автоматами ломанулись за беглецом в кружную — по улице. Их матерную перекличку Костя отчетливо слышал, как слышал и переговоры по рации.
— Обкладывают, суки, — выскочил он из соседнего с «Мельницей» двора и, узрев второй «уазик», метнулся в противоположную сторону.
Положение медленно, но верно ухудшалось. Бежал он быстро, однако дежуривших по ночам милицейских нарядов в Пугачеве всегда было с избытком — слишком много в небольшом городке возвели при советской власти исправительно-трудовых учреждений. Сзади уже плясали по ухабистой дороге лучи фар, по тротуарам громыхали тяжелыми каблуками пешие служаки; где-то впереди сквозь непроглядную ночь завывали сирены парочки других ментовозов. Можно было шмыгнуть через какой-нибудь забор и дворами проскочить пару кварталов. Да вот беда — не знал Яровой Пугачева. И даже приблизительно не ведал, что внутри дворов, сколько там гавкает собак и высоки ли межсоседские заборы…
Повернув за угол, он притормозил — в сотне метров стояли две машины с включенными габаритами. Присмотревшись, понял: не УАЗы — слишком приземисты контуры. И продолжил бег.
Но вскоре услышал:
— Эй! Гитарист!!
Звали из машины. Из «Мерседеса», с которым он почти поравнялся.
— Ну, — сплюнул он тягучую слюну.
— Чего «ну»?! Садись.
— Благодарствую. Я уже пришел.
— Во-первых, не пришел, а прибежал, — высунулся какой-то мужик из приоткрывшейся задней дверцы. — А во-вторых, если сейчас не сядешь в машину добровольно, то посадят в камеру насильно.
Второе за несколько последних минут упоминание о лишении свободы подействовало: Костя приблизился к «Мерсу», заглянул в салон и решительно втиснулся вместе с футляром на заднее сиденье.
— Как звать? — поинтересовался из темноты тот же мужчина.
— Константин.
— Ответь-ка, Константин: семья у тебя есть?
— Нет. Один как перст.
— Закатай рукава, — вдруг распорядился сидевший рядом с водителем здоровяк.
— Это еще зачем? — подивился гитарист, но просьбу исполнил.
Тот включил освещение, обернулся и быстро осмотрел вены на локтевых сгибах рук.
— Годится. Документы с собой?
— Может, отъедем куда? — с беспокойством оглядывал улицу беглец, — там и поговорим, а?..
Автомобиль плавно тронулся и закачался на неровностях темных улиц.
— Документы с собой или дома? — повторно прозвучал вопрос.
— Тут они — в кармане. А на черта вам сдались мои документы?
— Настоятельно рекомендую сдернуть из этого городишки, пока не поздно, — вновь вмешался в разговор пожилой мужчина.
— А-а… — догадался Яровой, — значит, вы были в «Мельнице» и все видели.
— Были. И видели замечательное выступление. Сначала квинтета, а потом твое сольное.
— Да, некислое ты учинил побоище, — подтвердил здоровяк.
— Так уж и побоище.
— Короче. Домой к тебе заезжать надо?
Музыкант повел плечами:
— Ничего ценного у меня там нет.
— Вот и славно. Выезжайте на трассу…
За окнами светлело. Слева от шоссе мелькали невысокие посадки, справа степенно проплывали бесконечные, разноцветные поля. Костя так и сидел, обнявшись с гитарным футляром — задумчивый и расстроенный. Вроде, наладилось подобие гражданской жизни, вроде нашел угол и какую-никакую работу. И надо же такому случиться — не сдержался.
— Да, парень, все у тебя есть: и талант Виктора Зинчука, и техника Мухаммеда Али, и внешность Ален Делона. А вот выдержки маловато, — точно подслушивая печальные мысли, констатировал сосед.
Стоило в салон проникнуть синеватому утреннему свету, как Константин узнал этого статного пожилого мужчину с седой бородкой опоясывающей нижнюю часть лица. Узнал и второго, расслабленно восседавшего справа от водителя и изредка указывающего маршрут движения. Это были те самые заезжие гости, коих до сегодняшней ночи видеть в «Мельнице» не доводилось.
Выбравшись на трассу и отъехав от Пугачева на десяток километров, бородатый мужчина назвался Марком Антоновичем Суходольским.
— Значит, до Самары подбросите? — с надеждой спросил Яровой, отыскав в закоулках памяти двоих сослуживцев, осевших после демобилизации в Самаре.
— Подбросим, — кивнул Суходольский и надолго замолчал.
Замолчали и остальные пассажиры «Мерседеса». А когда совсем рассвело, Марк Антонович снова очнулся: разрешил курить и изредка, будто сквозь дрему, допрашивал:
— Женат?
— Был. Теперь свободен.
— А подружка есть?
— Имеется. Тетенька одна очень умная. И красивая. Мы с ней часто дискутируем по вопросам демократии: она с экрана телевизора, а я, сидя дома на диване за пивком.
— Кто ж такая?
— Наталия Алексеевна Нарочницкая.
Демонстрируя непонимание темы, здоровяк воззрился на Суходольского. Но тот широко улыбнулся, отметая всякие сомнения в нездоровых фантазиях «клиента».
И продолжил:
— Твои музыкальные предпочтения мне известны. А книжки, кроме нотных сборников, читаешь?
— Бывает.
— Кто из авторов нравится?
— Астафьев, — с нежданной серьезностью ответил музыкант, — Виктор Петрович.
— Похвально, — уважительно кивнул Суходольский. — В Бога-то веруешь?
Тот мотнул нечесаной гривой.
— Атеист.
— Ладно. А жизненная философия на вооружении имеется? Или так… дрейфуешь по волнам?..
— Почему же дрейфую? Имеется философия. Разве можно сейчас без нее?
— И какая же?
— Самая передовая и современная: пофигист.
— Послушай, что за каша в твоей голове?
— Обычная. Пища для размышления.
Суходольский с минуту скептически-мрачно барабанил пальцами по коленке. Проснувшийся интерес во взгляде угас, лицо сделалось строгим.
— Ну, расскажи о себе, атеист-пофигист-каратист.
Музыкант поморщился:
— Что вас интересует?
— Где родился, какое получил образование, где научился играть на гитаре и калечить кулаками себе подобных… В общем, расскажи том, о чем сам сочтешь нужным.
Около получаса Константин тупо пялился в окно и повествовал о своей непростой, исполненной передряг жизни. Попутчики слушали, не перебивая. Лишь однажды сидящий впереди широкоплечий здоровяк, не оборачиваясь, переспросил:
— Ты знал полковника Иващенко?
— Знал около двух лет. А одиннадцать месяцев из них был его заместителем. Пока он не подорвался на фугасе под Шали.
— Да-а… Золотой был мужик. Не повезло. Кажется, за полгода до гибели он сломал левую руку, не так ли?
