— У меня созрело несколько вопросов. Пока я слушал… — медленно проговорил дед, потирая пальцами отполированную ручку палочки, на которую опирался даже в сидячем положении. — Первый: почему я должен вам верить? И вправду — почему?
— Если бы я работал на спецслужбы, — недоуменно пожал плечами Костя, — все равно какие: западные или наши, то действовал бы по-другому.
— Как?
— Хотите честный ответ?
— Да. И можете не обращать внимания на мой возраст.
— Пожалуйста. Нашел бы ваших близких родственников и использовал бы элементарный шантаж. К слову, мы на самом деле разыскали в Москве Ахметова Магомеда Салиховича — он-то и поведал о месте вашего проживания.
— Брат в порядке? — насторожился старик.
— Да. Только мы посоветовали ему временно уехать — за нами по пятам ходят ребята из ЦРУ. Кажется, Магомед Салихович собирался на месяц перебраться в Клин к вашему дяде. При желании можете ему позвонить.
Ветеран войны кивнул. А Константин вернулся к начатой теме:
— Имеется в арсеналах спецслужб и другой метод: поместили бы вас в клинику, где под присмотром специалистов напичкали психотропными препаратами — сейчас это очень модно.
— Хм… И что же, эти препараты помогают развязать язык?
— Помогают.
— Хм… — повторил старик, качая головой. И неожиданно улыбнулся: — Отстал я от жизни. Отстал…
— Кажется, вы хотели еще о чем-то спросить.
— Да, у меня имеется еще один вопрос. Почему, ваш друг Суходольский решил, что та папка с документами сохранилась? Неужели он полагает, что я не уничтожил ее?! Вы знаете, сколь долгим и сложным был мой путь на Родину после провала операции под Мюнстером?
— Нам с Суходольским это известно. Без детальных подробностей, но известно. Знаем и то, каким вы были талантливым и умным разведчиком. Вы не могли ее уничтожить — она оставалась единственным доказательством того, что не все секретные материалы «Зоны SS12-01» попали в руки американцев.
Ахметов помолчал, печально созерцая солнечную рябь на облезлом подоконнике.
— Вы правы, — наконец, прошептал он. — Из-за этой проклятой папки мне пришлось взять другую фамилию и вообще стать другим человеком…
— Я понимаю. Нам рассказал об этом Магомед Салихович.
— Как, говоришь, тебя зовут?
— Константин, — с готовностью повторил молодой человек, искренне обрадовавшись фамильярному «ты». Знать собеседник оттаял, поверил.
— Ты прав, Константин — папку с грифом «Совершенно секретно» я сохранил. Она была моей крохотной надеждой. Весь долгий путь, который я проделал, возвращаясь домой, она помогала мне верить в благое завершение той эпопеи…
Настал черед старого фронтовика вспоминать, рассказывать. И неожиданно умолкать, глотая горькие слезы обиды.
Он поведал, как тайком пробирался на восток по северу агонизирующей Германии. Как с медленной осторожностью передвигался ночами, а днями хоронился в голых лесах или холодных оврагах. Как голодал и дважды отстреливался от немецких патрулей. Как однажды чудом ушел вплавь от преследования по бурлящей ледяными жгутами реке, а потом, напившись водки, чтоб не околеть на ветру, повстречал у моста молоденькую немку. Думал, все, кранты… Уж и сил бежать не было, и патронов почти не оставалось. А она не закричала, не выдала. Видать, многим под конец войны осточертел этот нацизм. Так и выхаживала, откармливала пару дней в игрушечном домишке на окраине симпатичного села. А когда с востока опять послышалась канонада — дала справную одежонку и даже пару подсумков с патронами из амбара приволокла. Попрощались…
Старик Ахметов дотянулся до платка, что комком возвышался над пузырьками и коробками со снадобьем; высморкался, вытер слезы, отдышался. Успокоившись, продолжал:
— Я все ж таки добрался до своих. Раненный, сильно простуженный, но добрался. Наши-то Берлинскую операцию развернули — стянули подковой к фашисткой столице большие силы, а я знать по это не знал — только догадывался. Раненько серым утром где-то в северном пригороде Берлина подполз с тылу к немецким окопам на расстояние пистолетного выстрела, затаился в приямке и пролежал весь день под снарядами да пулеметной пальбой. А ночью пересек линию фронта — благо мне это занятие не впервой…
— Что же было дальше? — нарушил Константин паузу. — Как вас встретило командование?
Разведчик вздохнул:
— Поначалу-то все сложилось как обычно: свалиться в окопчик к нашим, отдышался, представился подбежавшим бойцам — так, мол и так, командир разведгруппы, ведите к начальнику разведки. Документов с собой никогда не брали, а выйти к своим могли где угодно — там, где было сподручнее пересекать фронт. Вот и действовали всегда по отработанной схеме, которую знал каждый начальник разведки соединения. Толком не обыскав, привели к какому-то майору. Тут и контрразведчик подоспел, ну и закрутилось: чего, да как? Где группа? Какое было задание?.. Я объясняю: позвоните в штаб фронта, доложите обо мне генералу Виноградову! Дескать, он меня во вражеский тыл снаряжал, ему и расскажу. А они в ответ ухмыляются: успеем позвонить; говори, а не то под трибунал пойдешь! Ну, я и не выдержал — дал со всего маху по смершевской роже! Всю свою обиду разом выместил на этой сволочи! И за предательство подлое капитана Антипенко, и за погибель ребят моих ненаглядных, и за провал, и за всех невинно убиенных… в общем, за все! Хоть и ослаб из-за болезни и ранения, а вдарил этому шайтану справно!..
— Догадываюсь, что было дальше, — сочувственно посмотрел на старика Яровой. — Позвольте мне покурить у балконной двери?
— Кури, — махнул тот рукой, — я сам всю жизнь курил. Лет десять назад бросил — врачи запретили…
Костя подошел к балкону, приоткрыл дверь и, подпаливая сигарету, скосил взгляд во двор. На узкой аллейке блестит черным лаком «Audi», вокруг — никого, на дальней лавочке бормочут меж собой две старушки. Все спокойно.
— Если не ошибаюсь, вас арестовали?
— Как тут ошибиться? Конечно, арестовали! Увели под белы рученьки прямо из блиндажа.
Яровой стряхнул пепел в горшок с кактусом.
— А папка?
— Со мной осталась. Ну, как тебе объяснить их оплошность или недосмотр?.. Чего меня шмонать-то — видно ж: свой в доску — не враг, только из немецкого тылу возвернулся. Отобрали оружие, вещмешок, кинжал, ремень… Карманах с пазухой даже не проверили, а зря — там и хлебушка бы кусочек, и ножичек немецкий складной, и табачок со спичками. Значится, поместили меня в холодный блиндажик, приставили снаружи часового и на некоторое время позабыли. Ну и я до поры не трепыхался: вел себя тихо, покушал, отлежался, поспал до вечера. А как стемнело — начал копать землицу под бревнами. Землица-то весной не каменная, влагой на полметра пропитана. За пару часов докопался до воли и был таков…
Ахметов снова замолчал и, отвернувшись, взволнованно теребил измятый платок. Понимая, что повествование подошло к какому-то очень значительному моменту, Константин с долгою аккуратностью тушил в горшке окурок и не тревожил ветерана глубинной разведки.
Спустя минуту тот сам переборол волнение:
— Шел всю ночь на восток, старательно обходя расположения наших частей. Под утро наткнулся в лесу на пепелище от недавнего боя — видать, немецкое подразделение вырывалось из окружения. Среди убитых нашел нашего сержанта. Лежит как живой под кустом лицом кверху: глаза смотрят в синее небо, руки сложены на груди — ну чисто ангел. Возрастом чуток помоложе меня, ростом такой же.
Резко повернувшись, Яровой с интересом посмотрел на собеседника.
— Вы воспользовались его документами?
— Конечно. Разве сложно об этом догадаться?.. — пожал тот плечами. — А что мне было делать? Переоделся в его формяжку (размер сапог, правда, не подошел), прихватил его документы, автомат… И пошел искать медсанбат — я ж и ранен был, и простужен жутко.
— Нашли?
— А то! В Берлинской операции с двух сторон сошлись три с половиной миллиона солдат. Потому и готовились к соответствующим потерям — согнали отовсюду военную медицину. Скоро оказался в одном из передвижных госпиталей; через пару дней погрузили меня на санитарный поезд и отправили в Советский Союз, где и встретил Победу. А еще через неделю пришел приказ о демобилизации сержанта Александра Щеголева. Приехал в Уфу, перед получением паспорта в милиции, чуток подправил фамилию, подменив «е» на «о». Ну, это чтоб родственники того убитого паренька не отыскали. Так и появился на свет участник Великой Отечественной войны Щоголев.
Глава вторая
Россия. Уфа
Наше время
— Психология — великая вещь! На самом деле, хорошо зная ее законы и умело ими пользуясь, заставить любого человека обмануть самого себя — пара пустяков.
— Как это? — обжигался крепким чаем Яровой.
— Очень просто.
Их разговор длился второй час. Видать, ветеран соскучился по общению, или же врожденная вежливость с покладистым характером молодого гостя столь расположили к контакту. Старый разведчик поведал не только о боевой судьбе, но и о послевоенных годах: как пошел учиться в Уфимский авиационный институт, окончив который работал на ремонтном заводе мастером, пока не перебрался инженером в аэропорт…
