Борманов, данные о родословной которых восходили аж к 1508 году. Мартин поведал своему старшему сыну фантастическую историю о том, как их предки мигрировали из фландрских предгорий в Вестфалию, где завладели обширными землями, а выходцы из этой семьи впоследствии прославились в Северной Германии ученостью и успехами на государственных постах.
Согласно требованиям партии, непредоставление сведений о ком-то из предков могло стоить мандата. В январе 1936 года Центр генеалогических исследований НСДАП представил результаты своих изысканий: несмотря на все старания, происхождение обоих дедов установить не удалось. Кроме всего прочего, такой поворот событий затруднял осуществление одного из помпезных проектов Гиммлера, задумавшего в одном из конференц-залов своего ведомства создать огромное панно с изображением генеалогических древ высших чинов СС. Однако группенфюрер СС Мартин Борман не мог предоставить соответствующих сведений. Один из партийных функционеров предложил Борману самому придумать герб и тем ограничиться, но тот решил подождать, надеясь, что дальнейшие поиски позволят приоткрыть завесу тайны.
Работы в Оберзальцберге шли полным ходом. Построили новую казарму для личной охраны фюрера. Для огромного автопарка канцлера и его свиты возвели [178] просторный гараж, каждый метр которого обошелся во много крат дороже, чем в любом гараже на равнине.
В число возводимых объектов входила также комфортабельная гостиница для гостей. Однако, предварительно оценивая предложение архитекторов, Борман пришел к выводу, что предусмотренное ими расположение гостиницы принизит главенствующее положение Бергхофа. Поэтому для Платтерхофа — здания горной гостиницы — подобрали место ниже по склону и поодаль от резиденции фюрера. Случилось так, что фюрер увидел план, когда строительство гостиницы подходило к концу. Гитлер вдруг поинтересовался, где будет находиться бар, чем огорошил Бормана. Зная, что фюрер предал алкоголь анафеме, рейхсляйтер не собирался устраивать бар для гостей, однако не растерялся и заявил, что бар будет находиться в подвале. Пришлось изменять прокладку труб и переделывать систему технического обеспечения почти готового здания. Человек, который мог позволить себе осуществление столь дорогостоящей реконструкции, заслуженно получил кличку «герцог Оберзальцбергский».
Однажды фюрер пожаловался, что лучи солнца слепят его, когда он приветствует процессии своих почитателей с балкона Бергхофа. Через несколько дней вернувшись из поездки, Гитлер обнаружил, что балкон защищен от солнца кроной мощной липы. Не считаясь с трудностями и расходами, Борман привез в горы огромное дерево вместе с грунтом вокруг корней!
Борман отмечал в дневнике и главные этапы строительной эпопеи в Оберзальцберге. Так, 30 сентября 1936 года он записал: «Фюрер одобрил проект чайной». [179] Это строение, получившее название Келынтейн, находилось в пятидесяти минутах ходьбы от Бергхофа, и все последующие годы Гитлер любил прогуляться туда после ленча в компании избранных соратников. Поскольку чайная находилась на приличном удалении, такие прогулки позволяли Борману часто вести с фюрером беседы наедине. Более обстоятельные обсуждения происходили во время поездок на автомобиле к Хинтерзее — озеру у подножия горы Хохкальтер. Борман не поверял дневнику содержание своих разговоров с Гитлером — секретные сведения он держал в голове или хранил в сейфе, а упоминания о темах бесед со специалистами по текущим проблемам строительства вполне допускались. Датой 3 ноября того же года помечена запись «М. Б. советовался с герром Тодтом о строительстве дороги до Кельштейна». Проектировщика автобанов Тодта привлекли для обсуждения наиболее экстравагантной затеи: Борману требовалось заключение эксперта относительно возможности создания тоннеля для шоссе. Сей проект предназначался в подарок Гитлеру ко дню рождения. Кстати, прежде Борман сделал подарок самому себе, взяв под собственный контроль ферму при Оберзальцберге.
Во времена, когда землевладельцев призывали увеличивать урожай, а нацистские организации проводили рейды по сбору отбросов на корм свиней, поля и пастбища Оберзальцберга не должны были оставаться вне сельскохозяйственного оборота. Прежний управляющий фермы, дипломированный специалист, не смог на практике доказать свои способности. Конечно, его трудно винить: каменистая почва и климатические условия, недостаточно благоприятные для сельскохозяйственных культур, создавали объективные трудности. На ферме насчитывалось восемьдесят голов крупного рогатого скота и сотня свиней, но собранный урожай [180] оказывался столь малым, что большую часть необходимых кормов приходилось закупать, особенно для конного завода, где содержали более шестидесяти кобыл хафлингера (порода южнотирольских горных лошадей).
Гитлер фактически не интересовался состоянием дел фермы. Однажды, когда Борман похвально отозвался о чистоплотности свиней, Гитлер усмехнулся и изрек с характерным для него саркастическим юмором (ответить на его шутки никто не осмеливался): «Надеюсь, их каждое утро моют мылом и освежают одеколоном». Борман же не только не чувствовал себя осмеянным, но почитал за честь служить мишенью для колкостей диктатора. Но в день, когда Гитлеру взбрело на ум лично ознакомиться с гроссбухом фермы, он испытал несколько крайне волнительных минут, напряженно ожидая приговора, пока фюрер изучал цифры. Наконец Гитлер заключил: «Замечательно! Не так дорого, как я полагал: литр молока обходится мне всего в пять марок». Местные же молочники продавали молоко по двадцать марок за литр.
В дальнейшем Борман заведовал работой фермы бесконтрольно. В целом она не приносила ему прибыли и была предназначена для самообеспечения Оберзальцберга. Борман установил теплицы, позволявшие круглый год снабжать Бергхоф цветами и свежими овощами. Некоторые трудности пришлось преодолеть, чтобы наладить обеспечение грибами и медом. Для выращивания грибов он приспособил погреба пивоваренного завода в Бад-Рейхенхалле и устроил поблизости пасеку с сотнями ульев. Пчеловодство увлекло Бормана, и он уделял этому занятию немало времени. Всю зиму специально нанятый пчеловод, для которого построили отдельный домик, подкармливал пчел сахаром. Единственным доходным делом на ферме оказалась давильня сидра. [181] Впрочем, это производство было сезонным, а из фруктовых деревьев в Оберзальцберге имелись только яблони.
Пожалуй, более успешно Борман действовал в качестве мажордома. Гитлер любил приглашать иностранных гостей в свою загородную резиденцию, и обеспечение приема возлагалось на Бормана. Эрих Кемпка вспоминал, что «Борман то был со всеми грубовато-доброжелателен, то набрасывался на подчиненных с небывалой беспощадностью. Вспышки гнева выражались в приступах безудержной ярости, и в такие минуты казалось, что он действительно спятил».
Трудно сказать, было такое поведение следствием постоянного переутомления или выражением грубой и властной натуры. Возможно, оба фактора играли определенную роль, но главная причина заключалась в фанатичном стремлении к достижению поставленной цели, что порождало требование беспрекословного и абсолютно точного исполнения всех его распоряжений. В Оберзальцберге Борман принимал на работу и увольнял сотрудников по своей воле. Подчиненные находились в полном его распоряжении. Горе было тому, кто навлекал на себя гнев рейхсляйтера. А по отношению к тем сотрудникам персонала, к которым Гитлер проявлял личную симпатию, поведение Мартина оказывалось совсем иным: Борман был с ними предупредителен и порой даже подобострастен, стремился прослыть добрым малым в глазах тех, с кем фюрер любил иногда перемолвиться словцом. С прочими же он не церемонился. Например, однажды, дав волю своей ярости, Борман разнес вдребезги модель сооружения, конструкция которого ему не понравилась, хотя создание модели потребовало нескольких тысяч марок.
Зная, что Гитлеру нравился дуэт из «Вдовы Мери», Борман купил себе такую же пластинку. Поскольку [182] Гитлер любил животных и запретил охоту в лесах Оберзальцберга, его верный слуга запретил также заводить кошек и собак, чтобы они не нападали на прочую живность. Поистине подобострастие Бормана порой бывало смешным.
Борман оказался виртуозом временных союзов. Объединившись с кем-то из влиятельных деятелей, чтобы одолеть кого-либо из конкурентов в борьбе за власть, вскоре он мог «подставить ножку» и недавнему союзнику. Единственным лидером третьего рейха, который сумел уберечь свои бастионы от атак Бормана, оказался Гиммлер. Тонкий тактик «невидимого фронта» (даже внешне он походил на зверька, обладающего лучшей приспособляемостью среди млекопитающих) был крепким орешком и слишком «скользким» противником. К тому же Гиммлер готов был стать верным союзником Бормана, насколько это допускалось условиями всеобщего взаимного недоверия, царившего в нацистской верхушке. Конечно, создание прочного альянса столь могущественных фигур потребовало немало времени — малейшая ошибка, мгновение расслабленности могли стать роковыми для одного из них. Каждый понимал, что другой моментально воспользуется любым промахом своего визави.
В то время альянс Борман — Гиммлер еще не стал всеобъемлющим, но все уже знали, что они действуют сообща. Дарре, не проявивший достаточного умения в повседневной политической борьбе, впервые осознал далеко идущие перспективы этого союза лишь во время празднования Нового, 1937 года: приехав в гости к Гиммлерам, он встретил там семейство Борманов в полном составе, что безусловно свидетельствовало об укреплении их «дружбы». Уже через месяц [183] Борман получил звание группенфюрера СС. Его союз с рейхсминистром сельского хозяйства постепенно распался. Влияние Дарре продолжало падать, и с началом войны он уступил пост министра ставленнику Гиммлера.
В 1936 году по наущению Бормана фюрер установил порядок, при котором ни один служащий министерства не мог рассчитывать на повышение без предварительного изучения личного досье, заведенного на него в бюро заместителя фюрера. В том же году Борман учредил специальные курсы для госслужащих и установил правило — впредь никто не может быть принят на ответственную государственную работу, если не прошел дополнительную подготовку на курсах.
При оценке кандидатов бюро Гесса опиралось на сведения, поступавшие из местных партийных комитетов НСДАП. Очевидно, в этих характеристиках находили отражение личные симпатии и антипатии. Причем человек, получивший отрицательный отзыв, не мог ни узнать, кто был автором доноса, ни обелить свою репутацию. Борман поставил министра юстиции в известность о том, что запрещает разглашать имена доносчиков, дабы обеспечить членам партии возможность безбоязненно сообщать руководству важную информацию. В итоге обычным служащим приходилось выслуживаться перед каждым членом НСДАП так же, как и перед собственным начальством.
Кроме того, Фрику приходилось постоянно сталкиваться с вмешательством функционеров НСДАП в дела его ведомства. На съезде в 1934 году Гитлер заявил, что отныне «партия будет командовать правительством». С тех пор нацистские сановники всех [184] уровней присвоили себе право отдавать распоряжения государственным чиновникам соответствующего ранга: лидеры городских организаций НСДАП могли приказывать бургомистрам, крейсляйтеры — главам областных администраций, а гауляйтеры — обер-президентам (то есть руководителям административно-территориальных округов). Естественно, в конфликтных ситуациях Борман всегда принимал сторону партийных деятелей. Таким образом, он постепенно подминал правительственные ведомства.
Борман вновь и вновь доказывал свою преданность и решимость, отстаивая в глазах фюрера свою репутацию незаменимого слуги. Так, в 1936 году Гитлер понизил в должности Карла Герделера, назначив последнего бургомистром Лейпцига. Однако вскоре тот вновь впал в немилость, поскольку неоправданно затягивал с открытием нового памятника Рихарду Вагнеру, хотя сам фюрер послал ему свои эскизы! Не на шутку рассердившись, Гитлер все-таки не решился сам затевать еще один громкий скандал и предпочел отложить окончательное разбирательство с нерадивым бургомистром, в конце 1936 года наказав Борману через шесть месяцев напомнить о необходимости вернуться к этому вопросу. «Цербер» понял волю хозяина и немедленно осуществил ее: новый год Лейпциг встречал с новым бургомистром.
В феврале 1937 года Борман издал инструкцию, предписывавшую воздерживаться от приема в партию представителей духовенства, дабы предотвратить опасность распространения внутри движения бесцельных дискуссий на отвлеченные темы. Настоящая же причина тому открылась лишь на
