отправился к Наденьке. По правде говоря, Валевский был счастлив видеть, что с ней ничего не произошло, что никто ей не угрожал и что девушка явно рада его возвращению.
Если бы наш совершенно правдивый рассказ был, допустим, современным фильмом, то в фильме Валевский влез бы в окно, непременно поцеловал бы Наденьку куда-нибудь, потом поцеловал бы еще настойчивее, а потом, как пишут в старинных романах, свершилось бы неизбежное.
Однако Валевский жил в XIX веке, когда к девушкам из хороших семей полагалось относиться с уважением. Поэтому он влез в окно, поцеловал Наденьке руку и скромно объявил, что не мыслит своей жизни без российской словесности и любителей оной, а в особенности без одной из любительниц.
– А где ваши вещи? – спросила Наденька.
Валевский слегка замялся и ответил, что вещи остались далеко. Тут девушка не удержалась и задала ему вопрос, не собирается ли он вернуться к своей невесте.
Валевский озадаченно моргнул, но быстро вспомнил о придуманной невесте и с горечью сообщил, что ее брат теперь злоумышляет на его жизнь, ибо жених номер два тоже от нее отказался, и вообще может случиться небольшой скандалец.
– Ах, бедный! – вздохнула Наденька. И вслед за тем участливо спросила, не голоден ли Леон, потому что такие приключения на голодный желудок могут быть вредны для здоровья.
Валевский с готовностью ответил, что чертовски голоден, и Наденька побежала искать остатки ужина.
Примерно в то же время следователь Половников сидел за столом и, вздыхая, смотрел на пустой стул, на котором должна была восседать его супруга.
Трое детей Половниковых – двое мальчиков и девочка – находились здесь же и, затаив дыхание, смотрели на отца. Служанка стояла у дверей, сложив руки поверх фартука, и то и дело порывалась сказать что-то, но, судя по всему, не осмеливалась.
Часы пробили половину десятого.
– Очень странно, что Пульхерии Петровны до сих пор нет, – пробурчал следователь и покосился на детей. – Василиса, уложите детей. Поздно уже.
Служанка увела младших Половниковых, а следователь просидел на том же месте до полуночи и наконец отправился в спальню.
Спал он плохо, а на работе его ждало известие, что его начальник Сивокопытенко тоже куда-то исчез, и как раз вчера. Все очень встревожены, и де Ланжере приказал начать поиски.
Поиски Половников начал, надо сказать, довольно интересным образом: вернулся домой, проверил, на месте ли Василиса, и затворил дверь. Затем спросил:
– Хозяйка не возвращалась?
– Нет, сударь, – пролепетала струхнувшая служанка.
– Вот как… – уронил следователь. – Кстати, господин Сивокопытенко тоже куда-то исчез, его везде ищут, но не могут найти. Ну, и что ты можешь сообщить мне по этому поводу?
Василиса стала лепетать, что ей ничего не известно, что она честная девушка и ей нет дела до того, что творят господа, но под немигающим взором Половникова (чьи глаза странным образом вдруг перестали походить на глаза больной собаки) задрожала, расплакалась и повинилась. Она носила вчера записку от хозяйки… к господину Сивокопытенко… И тот приехал, долго шушукался о чем-то с хозяйкой в гостиной, а потом господа уехали.
Слушая Василису, Половников скривился, как от физической боли.
– Много вещей с собой взяли? – угрюмо спросил он.
Василиса замигала.
– Да нет, сударь… Ничего не брали, клянусь!
– Вряд ли они бежали без вещей, – вздохнул следователь. – Да и потом, зачем ему ради нее так рисковать своим положением? Скандал на всю Россию, имя в газетах, репортеры перемывают косточки… – Половников строго поглядел на Василису: – Они пешком ушли или взяли извозчика?
Василиса подумала и ответила, что без извозчика тут не обошлось.
– Может, ты запомнила, что за извозчик был? Он что-нибудь сказал? Как выглядел? – продолжал допытываться следователь.
В результате ему удалось вытянуть из горничной, что извозчика она не запомнила, ничего особенного тот не сказал, и экипаж был как экипаж, разве что одно колесо вымазано белой краской. Получив столь ценные сведения, Половников отправился на поиски и уже через час сумел найти того, кто вез его жену и начальника к лавке Груздя.
– О чем беседовали пассажиры, пока ехали, ты не слышал? – спросил следователь у извозчика.
– О чем беседовали? – удивился тот. – Да ни о чем особенном. Говорили о какой-то собаке, смеялись. Потом дама сказала, что к Груздю пойдет сама, мол, ни к чему, чтобы их видели вместе. Вернулась она быстро и велела мне ехать назад. Но на Греческой улице дама стала беспокоиться, говорить, что не доверяет старику, что надо бы обратно… Ну, мы и поехали обратно. Дама вышла, входная дверь была заперта, и она пошла к черному ходу. – Половников, слушая рассказ извозчика, аккуратным округлым почерком делал заметки в записной книжке. – Только ушла, как господин не утерпел, велел мне обождать и отправился за ней следом. Я ждал, а потом появился другой господин. Приказал мне гнать на вокзал и посулил, что хорошо заплатит. Ну я и рассудил, что мне выгоднее, чем тех двоих ждать-то… Они чего- нибудь натворили?
– Пока нет, – ответил Половников. – Как выглядел тот другой господин? Ты можешь его описать?
– А чего его описывать-то? – усмехнулся извозчик. – Хозяин лавки был, куда они пошли, господин Груздь то есть. Хороший человек, только вот в долг у него брать накладно.
Допросив извозчика, Половников сразу же отправился в лавку ростовщика. Однако та была заперта, и внутри, судя по всему, никого не было, хотя сквозь грязные окна ничего нельзя было рассмотреть с уверенностью. Поколебавшись, следователь решил для начала рассказать обо всем полицмейстеру де Ланжере, поскольку дело касалось не только его жены, но и начальственного лица.
Через несколько часов в лавке Груздя было полно народу – и квартальный, и доктор, и пара околоточных, и дворник, и даже сам де Ланжере, усы которого как-то трагически поникли. Полицмейстер с тоской косился на два тела, распростертых на полу, и на следователя Половникова, у которого подергивалась бровь в нервном тике, но который прилежно работал, осматривая место преступления и ища улики.
– Макар Иваныча нигде нет? – спросил де Ланжере, хотя заранее знал ответ. Или, во всяком случае, подозревал.
– Нема, – вздохнул дворник.[22] – Да я со вчерашнего дня его не видал.
Де Ланжере поморщился. Нет, это ни в какие ворота не лезет! И что Хилькевич себе позволяет? Украл его бумаги, угрожает рассказать губернатору и прочим, что именно полицмейстер копил на них компромат. Да мало того что угрожает – позволил своему подручному убить высокопоставленного чиновника. И не только чиновника, кстати, но и жену следователя. Бедный Половников, такой добросовестный, такой умный, такой знающий, ах, до чего же несладко ему пришлось…
– Я только одного не могу понять, – устало промолвил де Ланжере. – Зачем?
Полицмейстер заметил, что следователь присел на корточки, подобрал под конторкой какой-то предмет и осторожно отряхнул его.
– Ваше превосходительство… – негромко проговорил Половников.
И, прежде чем он успел закончить фразу, его превосходительство уже был возле следователя.
– Благоволите взглянуть.
Де Ланжере взглянул, и в то же мгновение усы его взметнулись штопором ввысь. Потому что в пальцах следователя поблескивала подвеска с сапфиром изумительной красоты, обрамленным бриллиантами.
– Кажется, – нерешительно заметил Половников, – это оторвалось от какого-то ожерелья. Видите, вот тут звено, на котором все держалось…
– Цейлонский сапфир, – пробормотал де Ланжере. – А может быть, индийский.
Полицмейстер был весьма сведущ в том, что касалось драгоценностей, ибо и его жена – та, что невенчаная, – и подруга сердца, актриса Торопунькина, выступавшая под сценическим псевдонимом
