…Однако писательница и сама поняла, что кончено, все кончено, отныне и навеки, потому что чудес не бывает, или они зарезервированы для других случаев, для других людей, и уж явно – не для Виктории Палей.
И не для Сергея Брагина.
Ей оставалось только стоять и смотреть, как в считаных метрах от нее догорают останки человека, которого она когда-то любила. Смотреть и плакать… потому что больше ничего она сделать не могла.
И был дождь. Мелкий, противный, моросящий дождь.
И были пожарные на красивых, солидных, внушающих уважение машинах. Пожарные прибыли и, повозившись, окончательно потушили огонь, который, впрочем, и так затухал.
Прибыла милиция, оцепила место происшествия и пыталась командовать, но ее быстро оттеснили неприметные граждане в сереньких костюмчиках и китайских курточках. Граждане поставили ментов на место и занялись следствием, а оперативникам велели помалкивать и никого не пускать туда, где вокруг черного остова когда-то шикарной тачки суетились профессорского вида эксперты с объемистыми чемоданчиками.
Виктория сидела у себя на кухне, подперев висок рукой, и в окно отлично видела все манипуляции милиции и неприметных граждан. К ней зашел врач – или не врач, а, может быть, один из тех самых экспертов, посочувствовал тихим голосом, выразил зачем-то соболезнования, словно она была вдовой покойного, и спросил, не надо ли ей заклеить разбитое колено и не хочет ли она успокоительного.
Но Виктория не хотела успокаиваться, она хотела, чтобы Сергей был жив, и пусть бы он оставался с этой рыжей стервой Верой, неважно. Однако ее желание был не в силах выполнить ни врач-эксперт, ни вообще кто-либо из людей.
Звонил телефон, и сотовый не замолкал, а потом в квартиру просочился один из неприметных граждан, улыбнулся казенной улыбкой и изъявил желание побеседовать с той, что одна из последних видела Сергея Брагина живым. Так сказать, узнать детали.
Виктория подняла голову…
– Елизавета Кораблева тоже из вашей службы? – чужим, сиплым голосом спросила она.
(От потрясения у нее теперь временами отказывал голос.)
Неприметный ничего не ответил, но по искорке, мелькнувшей в его холодном взоре, Виктория поняла, что попала в точку.
– Скажите, какие отношения были у вас с Сергеем Брагиным? – осведомился он, садясь за кухонный стол напротив нее и открывая какую-то папку.
Ей очень хотелось взять дознавателя за горло и сдавить его до полного прекращения доступа кислорода в легкие, но это было чревато и к тому же уголовно наказуемо. Поэтому Виктория удовольствовалась малым.
– Я не могу сейчас говорить, – просипела она и отвернулась. – Потом… потом.
Неприметный сделал брови домиком, словно собеседница поставила его в чрезвычайно затруднительное положение, и после крохотной паузы предложил обмениваться информацией в письменной форме. Он будет задавать вопрос, заносить его на бумагу, а гражданка Палей своей рукой напишет ниже ответ. Годится?
Но у гражданки Палей не было никакого желания вступать в переписку с гостем, и она энергично замотала головой. Да и вообще, любое совместное творчество всегда вызывало у нее подозрение.
Неприметный вздохнул, но поглядел на Викторию и, видимо, решил смириться. Однако, когда он уже был возле двери, его остановило умоляющее сипение.
– Скажите… Как он умер?
Гость удивленно обернулся.
– Взорвался в машине… А…
Но по выражению лица собеседницы он догадался, что речь шла вовсе не о том.
– Я хочу сказать… Он сильно мучился?
Неприметный посерьезнел. Прежде чем дать ответ, он некоторое время колебался.
– Видите ли… Такие моменты… нельзя сказать, что они досконально изучены, но… – Он вздохнул. – Поскольку первый взрыв был очень сильным, мы думаем, что Брагин умер почти мгновенно.
– Спасибо, – просипела Виктория, глядя в окно, где останки машины, криво подцепив, поднимали на платформу эвакуатора. Вся улица, сколько хватало глаз, была запружена зеваками, желавшими лично приобщиться к невиданному зрелищу. – Это все, что я хотела знать.
Неприметный подождал еще немного, пожал плечами и вышел, затворив за собой дверь. «Чудно… – размышлял он, спускаясь по лестнице. – Этот Брагин был сволочью, каких мало… Но у каждой сволочи найдутся близкие, которые будут о ней жалеть».
А Виктория, оставшись одна, обхватила виски руками и наконец-то расплакалась. Вот и все, что мы можем сделать, когда происходит непоправимое, – плакать, и сокрушаться, и спрашивать чужого, холодного человека, была ли смерть мгновенной и не мучился ли твой близкий.
Какая, в конце концов, разница, если все равно смерть?
Ей и самой хотелось в это мгновение умереть, и еще – чтобы перестали трезвонить телефоны, и прекратили выть сирены милицейских машин за окном.
Сирены стихли, как только уехал эвакуатор. Но телефоны все звонили, не умолкая. Виктория поднялась с места, хромая, прошла в переднюю и выдрала вилку стационарного аппарата из розетки.
Тут она увидела возле телефона, на тумбочке, визитку Сергея, и ей стало так плохо, как никогда еще не было. Ведь всего час назад он был жив, и улыбался, и говорил, и двигался, а потом все кончилось. Он превратился в полыхающий ком плоти, и…
Виктория стала закипать гневом. Сволочи, сволочи, если уж вам надо было его непременно убить, так хоть убили бы по-человечески! Ведь в машине, кроме него, были и Владлен, и шофер, и охранники… И все они теперь мертвы.
Она прошла в гостиную, повалилась на диван лицом вниз и пролежала так, не двигаясь, некоторое время, ни о чем не думая, ничего не желая, чувствуя только, что все кончено, и этот финал был одним из самых страшных финалов, которые только могла написать судьба.
А потом в ее сознание вкрадчиво вползла одна мысль, другая, третья, и были эти мысли все об одном – о том, что в ее собственном романе «Призраки забытого лета» очередной персонаж гибнет в автокатастрофе. И хотя причиной смерти Сергея была вовсе не авария, но тем не менее…
Виктория резко повернулась на диване. Тем не менее он погиб в машине, да-да, именно так, и не стоит придираться к мелочам, ведь уже во время предыдущего убийства тот, кто затеял все это, отступил от текста книги, застрелив жертву до того, как повесить ее. Только вот…
Только вот убить беспомощного монаха – это одно, а взорвать бизнесмена, которого наверняка отлично охраняли и к машине которого вряд ли подпускали посторонних, – простите, но это совсем другой коленкор. И никакой маньяк не мог такое совершить. Разве что…
Разве что, гулко бухнул в ее мозгу не то голос Ниро Вулфа, не то голос ее собственного сыщика- пьяницы, разве что никакой это не маньяк, уважаемая Виктория Александровна, и всем вам – тебе, одноклассникам, Антону Помогаю и милиции – банально дурят голову.
Это, конечно, в случае, если пятая смерть связана с четырьмя остальными, а не является отдельным от них убийством. То есть, допустим, четырех человек убил все-таки безумец, а Сергея заказали его конкуренты. Кстати, он ведь упоминал при ней, что не так давно его уже пытались убить.
А еще он упоминал, что «принял меры» – вероятно, чтобы покушение не могло повториться.
Впрочем, даже если эти меры и были приняты, он все равно на всякий случай присматривал за ней, Викторией. Значит, не исключал, что повторное покушение может состояться.
Тогда получается, что гибель одноклассников тут ни при чем, потому что они…
Верно, при чем тут ее одноклассники?
И внезапно Виктория поняла, где, в какой именно точке могут сходиться все линии; и ее захлестнула волна ярости, до чего же все просто – могло быть просто, по крайней мере, – и каким сложным казалось.
Глава 31
Кортик! Безумец! Роман! Да ничего этого не было на самом деле, уважаемые! То есть, конечно,
