в достатке. Казачья старшина заняла кубрики для офицеров на второй палубе, Гонте досталась роскошная каюта прежнего хозяина. Обустраивались.
До своей каморки Данила добрался лишь после захода солнца, упал без сил на жесткий матрас, прикрыл на секунду глаза и… моментально уснул, без сновидений. Пробудился он от негромкого плеска волн за бортом, и осторожных попыток кого-то невидимого в темноте стянуть с него сапоги. Сонно ворочая языком, сотник лениво поинтересовался:
– Это ты, Лисица?
Смутный силуэт негромко рассмеялся низким, грудным смехом, присел у изголовья и ласково погладил его по щеке.
– Ты охренел, казак! – сделав попытку подняться, Данила ткнулся носом в мягкие, упругие груди. У Лисицы точно таких не было! – запоздало мелькнула сумасшедшая мысль.
– То я, пан сотник, – горячий девичий шепот сбил дыхание. – Марыся.
Слегка дрожащие тонкие пальчики коснулись губ. Как наяву он увидел стройную фигуру в воздушном платье из белой кисеи, голубой атласный кушак, обтягивающий осиную талию, золотисто– рыжие локоны и лукавую, обещающую улыбку спасенной им невольницы.
Как наяву… Остальное он не видел – чувствовал. И бархатную кожу, и жаркие губы и острые коготки, с болью вонзившиеся в спину, и дурманящий голову сирийский парфюм… Ведьма! Рыжая ведьма из Кракова. Ишь, как глазища горят!
– Дзякую, пан, що спас мене! – мешая польские и украинские слова, полячка ловко стянула с него рубаху.
Гонта утром вздернет меня на рее вместе с греком! – последний разумный проблеск исчез, растворился в сладостной истоме…
Атаман его вешать не стал. Может, не хотел портить аппетит перед завтраком, а может, качка была тому виной: волны стали круче, корабль кренился с боку на бок, и вид болтающегося тела на мачте мог вызвать приступ морской болезни у кого угодно. Казнь не состоялась. Гонта лишь глянул насуплено, и хмуро процедил:
– Если начнется буча, выкину за борт всех… вместе с тобой.
Данила скорчил виноватую физиономию, покаянно вздохнул и отправился в обход по кораблю. Получив по дороге пару одобрительных хлопков по спине от ухмыляющихся казаков и несколько откровенно завистливых взглядов, сотник, мысленно чертыхнувшись, спустился на нижнюю палубу к матросским каютам. Нырнув в полумрак корабельных недр, он нос к носу столкнулся с паном Ляшко.
– Твоя затея? – вместо приветствия, сухо осведомился Данила.
– То, проше пана, не я, – ехидно ответил шляхтич, расплываясь в довольной улыбке: – Це была панночка.
– Тьфу, на тебя! – в сердцах сплюнул сотник. – Ясен пень, что не ты… и не Лисица… – зябко поежившись и бросив подозрительный взгляд на ясновельможную грудь, озабочено спросил: – И что теперь делать?
– Не разумеешь? – радостно заржал пан Ляшко. – Могу подсказать.
– Иди к черту! – беззлобно посоветовал Данила, сплюнув на дощатый настил, и поинтересовался: – Лисицу не видел?
Изменился Данила. Сильно изменился. Раньше простой казак был, бесхитростный. А ныне сотник войсковой – бунчуковый, не наказной. Лисица всегда за друга горой стоял, а теперь тем паче – кому хошь за него глотку перережет. И не потому, что он сотник и колдун, а… Просто Данила знает, как по правде. По старой Русской Правде.
Лисице про нее бабка еще сказывала, но он не шибко-то ей и верил. Закон в Сечи простой: что с бою взято, то твое. Серебро, оружие, девки. Хочешь – продай, а хочешь сам пользуй. Когда Умань брали, много казаков легло, но и добыча была немалой. Однако, Данила запретил полон брать. Сказал, что на Руси неволи раньше не было. И он не дозволит.
Десяток роптать начал, но Метелица быстро порядок навел. У него рука крепкая, не забалуешь. И ведь прав оказался характерник! Когда шляхта панцирная ударила, только кони верные спасли от гибели неминуемой. А кто за ясырь свой держался, легли под саблями. Все, до единого.
Еще сказал, что повесит каждого, кто девку силой возьмет. Ему-то что за нужда? Всегда так было. Ну, да ладно – он знает, что говорит. Когда другие казаки жидов вешали – тайники искали – Данила пообещал голову отрубить каждому, кто на безоружного саблю поднимет.
И снова как в воду глядел колдун! Вывели они из Умани семью еврейскую, подальше от города проводили. Отпустили. Жид-меняла сам все отдал, даже кожу сдирать не пришлось! До последнего злотого мошну вывернул. Ну, может, и оставил что себе, но казаки довольны были. Другие не в пример меньше награбили.
Лисица облизал пересохшие губы. Вина бы сейчас глоток, аль меду хмельного. Но нельзя. Вот закончится день, сядет солнце за Черные холмы, и тогда – в казацком кругу – пойдет по рукам ковш с пенной брагой. А пока – терпи казак. Недолго, вечереет уже.
Воткнув топор в ошкуренное бревно, Лисица зачерпнул ладонью пригоршню снега и с наслажденьем растер разгоряченное лицо. От костра потянуло запахом жареного мяса. Казак сглотнул слюну.
– Что, брат, живот к спине прилип? – весело подмигнул пан Ляшко.
Этому все нипочем. Он и в аду ухмыляться будет. А Лисицу от бизонов уже воротит. Сейчас бы галушек со сметаной, или борща с пампушками. Да где ж их взять-то, на чужбине? Намедни вепря добыли, вроде и свинья, но мясо другое – жесткое, вонючее, как козий сыр. Косули еще реже попадаются. Но ничего, обстроимся, до весны доживем, там и разговеемся. А пока и буйвол сгодится. Этого добра здесь – стада несметные.
– Данила как? – вместо ответа буркнул Лисица.
– Оклемался уже, – поспешил успокоить шляхтич. – С утра вставал уже, бульончику похлебал. Денек-другой и опять в седло… – ухмыльнувшись, добавил: – С такой сиделкой и я не прочь поболеть.
Лисица заржал. Сиделка и впрямь была хороша. Только уж больно кричит по ночам. Пан Ляшко еще на корабле объяснил казакам, что характерник обряд творит колдовской с полонянкой. Не все поверили. Тогда пан Ляшко сказал, что колдуну фиолетово (Данилино словечко!) – Марыся, аль казак какой. Есть охотники? Нет? Ну и не лезьте поперед батьки в пекло, он сам знает, что делает. А без колдуна нам никак.
Босфор тогда мышкой проскочили, ни одна собака османская не тявкнула. Хотя собак у них отродясь не было. Но и сами турки ничего не учуяли. Только слышно было вдали, как галеры сторожевые склянками бренчат. На воде звук хорошо доносится, однако туман все скрыл.
А в Средиземноморье пираты напали – всамделишные, не запорожские. Алжирцы или марокканцы, кто их разберет. Данила, что тогда учудил. Казаки в трюм попрятались, на палубе только матросы остались, да старшина войсковая, в платья купеческие ряженая. Флаг торговый спустили. Когда пираты на борт поднялись числом малым, их в трюм проводили – товар показать. И повязали. Без шума и крови.
И здесь без удачи не обошлось. Мальчонка с ними был, юнак. Сыном бея знатного оказался, славу себе решил добыть в походе. Храбрый паренек, хоть и нехристь. Стоит бледный весь, глазенками сверкает, но не дрожит. Добрый воин вырастет, если не раньше повесят.
Долго тогда с ними торговались, какой выкуп за бейчонка брать. Старичок с пиратами был, в халате расшитом и колпаке скоморошьем, со звездами. Данила потом сказал, что он их считает. Дурной совсем. Зачем их считать? Но хитрый. Однако, против колдуна кишка тонка у него. Как тогда Данила сказал? Договор есть непротивление сторон. Звездочет попросил повторить, и записал это в книгу. Дорогая книга, сразу видно. Лисица поначалу стащить ее хотел, потом передумал – все равно читать не умеет.
С пиратами просто договорились: они казаков через пролив проведут под своим флагом, а взамен бейчонка получат. Так и получилось. Гибралтар прошли, ни франки, ни инглизы пискнуть не посмели. Еще бы! Алжирцы с них дань берут, и флаг корсарский в этих морях в почете немалом. Когда в океан вышли, бейчонка отдали, но пушки – от греха подальше – с бригов пиратских сняли.
Как до страны заморской добирались, Лисица не помнил. Болезнь морская скрутила. Когда в залив вошли и на якорь встали, Данила с Гонтой к губернатору отправились местному. Вернулись мрачные. Встретили их неласково и посоветовали убираться подобру-поздорову. Не нужны им сабли казачьи, своих солдат, мол, прокормить едва могут.
Собрали кош, как обычно. Покричали, пошумели, угомонились. Стали ждать, что старшина скажет. Данила предложил Сечь Заморскую основать. Место на карте показал – Дакота называется. Сказывал, что вскоре люд ремесленный и землепашцы в те края будут перебираться. Если форт отстроить (это крепость по-местному), то будут и паланки свои – заморские, не запорожские. Дань будут платить за охрану. Гонта противился поначалу – далече, мол, не ближний свет, но колдун шепнул ему что-то на ухо, и атаман враз согласился. Не иначе слово сказал тайное. Бывалые казаки бают, что со времен Ивана Серко не было еще такого характерника.
Неделю в путь собирались. Скарб закупали, проводников искали. Галеот продать хотели, но купцов не нашлось. Грекам оставили, только пушки забрали. На коленях казаков благодарили. Лисицу аж слеза прошибла. Вот только Янис с ними увязался, он теперь от Данилы ни на шаг не отходит, словно пес цепной. Здоровый, черт! Колдун его бодигардом кличет.
Когда до коней черед дошел, выяснилось, что грошей на них не хватит – дорог за морем скакун, не по мошне. Данила тогда Лисицу отправил платья купить индейские (индейцы – это татары местные), и переодеть в них полусотню. Бойцов отбирал безусых, молодых. Размалевал казаков (словно дьякон пьяный, войско со смеху животы чуть не надорвало), и в набег отправил.
Пять сотен голов с собой привели. И солдат английских. Но это не вояки. Пальнули пару раз по ним из кустов, они и побежали, как поп за поросем…
М-да, свинка сейчас не помешала бы. Лисица вздохнул. Желудок отозвался радостным бурчанием. Предвкушал.
– О чем задумался, пан сотник? – могучий хлопок по спине вывел казака из раздумий, едва не опрокинув его на землю.
Зубы скалит ясновельможный брат. Он-то бунчук уже давно получил, привык к нему. А Лисица лишь вторую неделю в наказных атаманах, Данилу подменяет. Скрутила колдуна лихоманка болотная, десятый день в горячке лежит. Ну да, бог не выдаст, свинья не съест. Кстати, о свиньях…
– Не пора ли на ужин? – озаботился Лисица, шумно втянув морозный воздух. Взглянув на темнеющее небо, подернутое облачной дымкой, он произнес: – Караул еще проверять.
– Да что с ним станется, – беспечно махнул рукой пан Ляшко. – Не украдут, чай! – и гулко расхохотался над собственной шуткой.
Лисица осуждающе покачал головой. Неделю назад прибыли послы от местного племени. Три морщинистых старика с татуированными лицами. С ними конный десяток молодых воинов: краснокожих, невозмутимых, надменных. Переговоры закончились ничем. Индейцы дали семь дней на сборы. Это земля их предков, и Великий Дух не дозволяет бледнолицым строить здесь свои хижины. Семь дней, иначе… Что будет иначе, ясно было и без слов. Жаль, что Данила в беспамятстве лежал, он бы договорился. Гонта осерчал тогда без меры, выгнал послов. Зря он так. Лучше бы просто прирезал.
