идентичными. Но профессор ничего не сказал по этому поводу, просто бережно отложил в сторону потертую фотографию и принялся листать документы.
Через несколько минут его руки начали мелко трястись, но он продолжал лихорадочно перелистывать страницы. Я с удивлением наблюдал за стариком. Наконец он с видимым усилием оторвался от документов и незамедлительно поинтересовался, сколько я за них хочу. Чисто смеху ради я назвал сумму в миллион евро — и через час профессор Круглов сообщил мне номер счета в офшорной зоне, на который переведена озвученная сумма. Я лишь пожал плечами — Зона такое место, где чудеса случаются настолько часто, что просто перестаешь им удивляться.
Наконец мы отправились обратно. Группа Меченого единогласно решила проводить меня к небольшому кордону у села Терехова, что стоит на Болотах, и заодно навестить Доктора. Конечно, база Сахарова была в Зоне оплотом аллопатической медицины, даже раны Клыка и Японца за пару дней почти затянулись. Но все же сталкеры больше доверяли искусству Болотного Доктора. Народная медицина — она всегда ближе к народу.
От базы ученых до Болот мы прошли без приключений. Проводник знал такие тайные тропы, о которых даже не подозревали самые опытные сталкеры.
— Прям будто не Зону с севера на юг пересекли, а в турпоход сходили, — пошутил Клык.
— И слава Черному Сталкеру, что так, а не иначе, — буркнул на это Меченый. — Не навоевался еще, что ли?
— Навоевался, — покладисто согласился сталкер. — Но война ж для мужика как водка — чем больше пьешь, тем больше хочется, хотя знаешь, что вредно.
Меченый покачал головой и ничего не ответил. Я знал — он глубоко переживал смерть Выдры и во всем винил только себя…
Заночевали мы недалеко от Рассохи, а рано утром уже были возле домика Болотного Доктора. Встречать нас вышел сам хозяин лично.
— Я все знаю, — вместо приветствия сказал Болотный Доктор. — Проходите.
Мы прошли в гостиную, где был накрыт огромный стол, на середине которого стояла большая бутыль, наполненная мутноватым содержимым, в окружении семи граненых стаканов. Также на столе лежали нарезанная ломтями свежая булка черного хлеба и огромный шмат настоящего деревенского сала. Так по обычаю встречают закадычных друзей, вернувшихся живыми с войны.
— Угощайтесь, — сказал Доктор. — Мы подойдем позже вместе с горячим.
И махнул мне рукой — идем, мол…
Мы стояли на больничной половине дома возле койки, которая снилась мне не одну ночь. Сорок пятая так и не пришла в себя. Тщательно расчесанные волосы окаймляли бледное лицо. От густых ресниц на щеки ложились чуткие тени, шевелящиеся при неверном свете свечи и от этого казалось, что девушка вот-вот откроет глаза. Но впечатление было обманчивым, как и любой мираж, выдающий желаемое за действительное.
— Я все знаю, — повторил Доктор. — Поэтому не стой столбом и давай его сюда.
Я непонимающе уставился на него.
Доктор нахмурился и ткнул пальцем в контейнер на моем поясе — мол, так уж прям трудно догадаться, о чем разговор идет?
Я открыл крышку и протянул ему облученные Монолитом «Мамины бусы», еще не совсем понимая, что он собирается с ними делать. Доктор, недолго думая просто разорвал их, а после соединил на шее девушки, так и не вышедшей из комы…
Каждый в Зоне знает, что если артефакт светится сам собой голубоватым светом, словно кварцевая лампа, то переносить его надо только в тройном контейнере, а уж надевать на шею — это вообще чистое самоубийство. Через час, а может и того меньше, острая лучевая болезнь обеспечена, и, чем страшно мучиться перед смертью, проще сразу застрелиться.
Но в то же время «Чистое небо» не раз спасал мне жизнь, я неоднократно держал его в руках и пока что жив. Может, и этот артефакт, порожденный Монолитом, обладает схожими свойствами и не является переносчиком концентрированной смерти?
Разрыв между бусинами сросся на глазах. А потом я увидел, как дрогнули ресницы Сорок пятой.
— «Дочкино ожерелье», — сказал Доктор.
— Что? — не понял я.
— Я назову этот артефакт «Дочкино ожерелье». Эта девочка истинная дочь Зоны, как и ты — ее сын, которого она любит. И, возможно, вы будете единственными в мире людьми, кому Зона подарила истинное счастье. Все мы ее дети, иногда блудные, иногда нелюбимые… Но те, кто однажды приходит в Зону, остаются с ней навсегда — если не телом, то душой. И от этого никуда не деться.
Я лишь краем уха слышал слова Доктора. Несомненно, он говорил что-то очень важное, но сейчас ничего не было важнее для меня, чем смотрящие на меня глаза цвета единственного в мире артефакта.
Книги Сталкер на: http://www.fallout-book.ru/
ЭПИЛОГ
Пальмы шумят каждую ночь и будят меня. Я просыпаюсь, уверенный, что это какая-то радиоактивная тварь крадется в темноте к моему костру и шуршит ветвями. Но это всего лишь пальмы, которые качает ветер с моря.
Тогда я целую спящую девушку, которая когда-то в другой жизни имела номер вместо имени, тихонько встаю с кровати и иду на крыльцо. Я люблю ночью посидеть на ступеньках нашего бунгало и просто подышать свежим соленым воздухом. Ведь это большое счастье — дышать без фильтрующей маски и знать, что радиоактивная пылинка случайно не попадет тебе в легкие и не убьет медленно, но неотвратимо.
Иногда мне приходят письма от друзей. Например, вчера я получил весточку от Виктора, которого чаще по привычке называю Японцем. У него с Майуко родился сын, которого жена назвала Миямото в честь великого японского фехтовальщика, правда, Японец упрямо зовет его Мишкой. К письму было приложено фото, где они все втроем сидят на спине Скуби-Ду, а железная псина повернула голову в их сторону и довольно высунула полимерный язык. Я рад за Японца и очень надеюсь, что Зона и Комитет по предотвращению критических ситуаций отпустили его навсегда.
Призрак, Клык и Проводник по-прежнему сталкерствуют в Зоне, и я редко получаю вести от них. Но я не в обиде. Для людей, живущих в Зоне, Большая Земля кажется чем-то вроде недостижимого рая. Или ада, в который лучше не возвращаться. Так зачем писать письма на тот свет человеку, который навсегда ушел из Зоны и из их жизни?
Меченый не пишет вообще. По слухам, он после нашумевшей операции «Фарватер» стал главным научным консультантом в НИИЧАЗ — Научно-исследовательском институте Чернобыльской аномальной зоны. Но как-то мне слабо верится, что этот человек мог променять защитный костюм сталкера на робу яйцеголового с карандашиком в нагрудном кармане…
Подышав воздухом и послушав успокаивающий шелест моря, я возвращаюсь в постель и закрываю глаза, пытаясь убедить себя, что в моем пробуждении были виноваты пальмы и ветер. Пальмы, ветер, море — все что угодно, только не голос, который начинает тихо шептать в моей голове, как только я закрываю глаза:
«Иди ко мне… Ты обрел то, что заслуживал, но я вижу твое желание… Иди ко мне, сталкер… Вернись ко мне…»
