подождать, когда Мартынюк откроет дверь, вломить ему ногой по причинному месту, переодеться в его форму, спокойно выйти из этого «ивса» — благо, выход он запомнил по пути к кабинету Макаренко и обратно? Там как раз чуть дальше решетка кованая с огромным камерным замком коридор перегораживает, а еще дальше — дверь, за которой выход на улицу. И не иначе ключ именно от этой двери Мартынюк постоянно с собой на поясе таскает… А что, если ключ не от этой двери, а от камер? И зайдет ли он сам в камеру, или позовет кого-то еще? Ног-то хватит всем вошедшим по гениталиям стучать?..
— Ладно, шутки шутками, но ты сам подумай, — между тем не унимался Афанасий. — Вот даже если твой такой хороший и правильный капитан тебя не закроет, то на хрена нужен в ментовке такой следак? Правильно, на хрен не нужен. И даже если у него там совесть проснется, что вообще по сути своей будет чудо нерукотворное, и он тебя с крючка сымет — то ему сверху сразу дадут по шапке, мол, ты что, паскуда, делаешь? План срываешь, показатели портишь. У них ведь как? У них, у ментов, как у шахтеров, план есть, сколько людей за месяц закрыть. И если число закрытых с планом хронически не срастается — будет твой следак не в теплом кабинете бамбук курить, а на бану вагоны разгружать. Или же вообще под Нижний Тагил поедет.
— Под Нижний Тагил?
— Ага. Зона у них там ментовская. Там совестливых мусоров нормальные мусора перевоспитывают.
— Слышь, Афанасий, — тихо сказал Витек, не отрывая взгляда от потолка. — А как сделать, чтоб Мартынюк к нам в камеру зашел?
— Так что следак твой…
Афанасий прервал свой монолог и уставился на Витька.
— Мартынюк? Это вертухай наш лоховатый?
— Лоховатый?
— Ну, — кивнул Афанасий. — Какой же вертухай такому страшному бандиту, как ты, браслеты в камере одевать станет.
— А как?
— Положено через кормушку. Ты туда сначала руки суешь, браслеты на тебя одевают и только потом тормоза раскоцывают.
Про «тормоза» Витек уточнять не стал. Не о том думалось.
— Так как сделать, чтоб он к нам зашел? — упрямо повторил Витек.
— А ты никак чистосердечное решил написать? — задушевно спросил Афанасий.
Голос его остался прежним. Но куда подевался благодушный увалень? Человек на соседней кровати изменился резко и страшно, как меняется волк, сбрасывающий овечью шкуру. На его лице резко обозначились скулы, уши как у животного прижались к затылку, а в прищуренных глазах появилась пустота, жуткая своим отсутствием жизни. Словно из живого лица кто-то вынул глазные яблоки и вставил холодные фарфоровые шарики.
Но Витек не видел странной метаморфозы, происшедшей с соседом по камере. Он продолжал смотреть на лампочку в центре потолка, обернутую в ржавый стальной стакан с дырками, сквозь которые сочился слабый свет.
— Да не в чем мне особо-то признаваться, — сказал он. — А сидеть столько лет неохота. Хочу вот дать Мартынюку как следует по организму, чтоб он вырубился, и в его фуражке отсюда свалить. Что скажешь?
Сбоку молчали. Витек перестал гипнотизировать похожий на дуршлаг стакан под потолком и перевел взгляд направо.
На соседней кровати по-прежнему полулежал Афанасий, почесывая пятерней слегка растерянную физиономию.
«Афоня ты и есть Афоня, даром, что блатной, — подумал Витек. — Вот уж кто деревня деревней. На морде написано, паспорт листать не надо».
— Ты точняк решил?
— Точнее не бывает.
— А чо, можно, наверно, — сказал Афанасий, растягивая в ухмылке толстые губы. — Тебе то сто пудов терять нечего. А отсюда дергать много проще, чем из тюрьмы… Только погоди маленько. Сейчас ужин будет, вертухаи сменятся, а заместо Мартынюка вглухую конченый лох заступает. С ним попроще будет. Мартынюк-то не смотри, что лошина, змей еще тот. И подождать надо. Ночью все вертухаи наши дрыхнут без задних ног, и пока они там спросонья очухаются, ты уже черт-те где будешь. Так что не пори горячку. Поужинаем, покемарим, а часа в четыре — в пять я тебя растолкаю. Самое время для срыва, это я тебе говорю.
«Хоть и деревня, а мужик дельный», — подумал Витек и стал дожидаться обещанного ужина.
Время тянулось медленно, словно резиновое, и когда в металлическое окошко «кормушки» въехали две алюминиевые плошки с до боли знакомой по армии кашей «дробь шестнадцать», спать уже хотелось неимоверно.
— Так вот зачем они дырку в двери пропилили, — сказал Витек, позевывая.
— Ага, за этим. У нас она так и называется — кормушкой, — синхронно разевая пасть, отозвался Афанасий. Видимо, ему тоже порядком надоело сидеть на одном месте и учить салагу премудростям тюремной жизни.
Запихнув в себя кашу и залив это дело стаканом подкрашенной воды, гордо именуемым чаем, Витек почти мгновенно вырубился. «Только бы не проспать, — мелькнула последняя мысль. — В четыре подъем. Максимум в пять. Только бы…»
— С вещами на выход, — сказала физиономия, захлопнула дверцу кормушки и принялась отпирать дверь.
«Это вот это 'вглухую конченый лох'?! Ну, спасибо, Афоня, насоветовал, разбудил, — горько думал Витек, идя вдоль коридора. — Такого 'лоха' вырубать, пожалуй, ноги отвалятся. Вместе с руками и головой в придачу… Будешь как эта… как ее… Ника Самофакийская?.. Ну и черт с вами со всеми. Не отсюда, так с тюрьмы или с зоны дерну. Отовсюду люди бегут. Мы еще посмотрим, кто кого. А на будущее таким Афанасиям с их советами буду прям в грызло бить, чтоб голова не шаталась».
У знакомой фанерной двери с облезлой ручкой его аккуратно тормознули и легко поставили лицом к стене — Витек не успел и «ох» сказать.
«Надо ж, как мешок с дерьмом валяет. Туда-сюда. Ну, кабан! А чего ж он наручники-то не одел? — запоздало удивился Витек. — Хотя, на фига ему наручники. Поди сбеги от такого. Блин, качаться что ли начать? Вон в фильмах американских все зеки там только и делают, что железо тягают. Интересно, как у нас на зонах с этим? Похоже, скоро узнаю… А Афоня все-таки сука…»
У двери «кабан» повторил вчерашние манипуляции Мартынюка, только гораздо более солидно — мощно, плавно и без суеты. Открыл дверь, просунул голову.
— Товарищ капитан, арестованного доставил.
— Заводи.
Его завели — ладонью словно железным поршнем между лопаток надавили. Не обидно, но и так, чтоб задержанный заодно понял, проникся и не рыпался. Хотя Витек проникся уже давно и рыпаться даже и не думал.
Он перешагнул порог.
И снова дежавю.
Десять квадратных метров, два стула, стол, шкаф и следователь. Хотя нет. Дежавю — это когда картина или событие повторяются один в один. На этот раз капитан сидел за столом лицом к вошедшему, и на этом самом непроницаемом лице проступили какие-то человеческие эмоции. Пожалуй, можно было сказать, что каменный гость в милицейской форме выглядит слегка удивленным.
И еще. На этот раз листок, лежащий на столе перед следователем, был заполнен машинописным текстом и украшен синими гербовыми печатями.
Следователь оторвался от листка и поднял глаза на Витька. С минуту он внимательно рассматривал его, словно видел впервые, потом перевернул листок и ткнул в него авторучкой.
— Распишись здесь и здесь.
