Город Охотск подчеркнут.
— Ну, догадался? Вот куда драпануть решили! Почище каппелевского «ледяного похода». Не путешествие, а фантастика. Но им теперь терять нечего. Если пойдут «впереди весны», пока реки не разлились, ноги отобьют, по дороге друг друга жрать будут, но до моря добраться могут. Это ведь путь, намеченный «ВП» — «верховным правителем» Колчаком. Знаешь историю Илимского тракта? То-то… По дороге грабить будут, золото и пушнину американским купцам собирать. А людей — к стенке. На побережье Охотского моря Советская власть еще не окрепла, в Охотске небольшой гарнизон. Вот какая кутерьма может получиться с «Охотским княжеством». Подойдут к побережью американские корабли, в обмен на золото и пушнину не только пулеметы — пушки привезут! Трудно будет уничтожить там бандитов. Много крови прольется…
Умолк Мироныч. Сел за стол, в глаза мне смотрит сурово, выжидающе. Будто от меня что-то зависит.
Тихо становится в кабинете. Беру в руки карту. Синий пунктир тянется по намеченной Колчаком трассе к заокеанским друзьям. Единственное строительство начал Колчак в Сибири — тракт через Бодайбо в Якутию и к Тихому океану. Недолго продолжалась эта стройка: не только рабочие, но и инженеры ушли партизанить. А планы сговора с заокеанскими капиталистами остались.
Надо поднимать тревогу! Пусть немедленно идут телеграммы в Бодайбо, Якутск, Охотск, надо формировать вооруженные отряды, сотни людей выводить на лесные дороги. Ведь по тайге будет красться смерть. Вспыхнут пожары, брызнет кровь, застонет земля. Нет, нельзя выпустить из городов ни одну банду в тайгу!
— Разгромить белую явку нетрудно… — тихо говорит Мироныч. — Князя мы возьмем. А где Войцеховский? Какие еще силы у белого подполья? Что за связи у них с тюрьмой? Где живут другие боевики? Может, такое же письмо пошло и в другую группу. Действовать надо наверняка, а времени для разведки нет. Понял? Нужен наш человек в белом подполье.
Я настораживаюсь. Холодок ползет по спине.
— Пойдешь на явку «двойником» связного. Согласен? А то Александр Лукич что-то колеблется — наверно, боится за тебя. Пойми! Горовой впервые в Надеждинске, тебя тоже тут мало кто знает. По возрасту ты подходишь, знаешь Иркутск, выправка у тебя хорошая, разговариваешь культурно. Возьмешь его документы и одежду. А письмо мы точно такое же изготовим: есть у нас хороший мастер. По записке этого «Виталия Витальевича» у них тревога должна сразу же подняться, и на тебя особого внимания обращать не будут. Согласен?
Мироныч поднимается, надевает папаху. Улыбаясь, говорит:
— А теперь потолкуй со связным. Аккуратно снимай копию! Ошибка дорого будет стоить.
— Идем, Мироныч! — отвечаю, застегивая шинель. — Хорошо бы выпить горячего чая, взбодриться. Не высыпаюсь я что-то в Надеждинске.
Юнкер Горовой отвечает на все вопросы и подробно рассказывает о себе. Похоже, что он польщен таким интересом к своей особе. Внимательно рассматриваю связного и примеряю к себе его биографию, привычки, манеру говорить. Но расстраиваюсь все больше и больше. Мне легче было бы сыграть роль царевича Алексея, чем этого молодчика. Происходит Горовой из семьи высокопоставленного царского чиновника, с детства говорит по-французски, был юнкером кавалерийского училища. А я ни разу не завтракал с салфеткой у горла, по-французски знаю только первую строчку «Марсельезы» и сажусь на коня, как говорят, «мешком». Даже держать так картинно папироску, огоньком внутрь ладони, отставив вбок мизинчик, не скоро научусь.
Куликов чувствует мое настроение и, отозвав в сторону, шепчет:
— Не волнуйся, сочиним другую биографию. А одежда его тебе подойдет.
Юнкерок побледнел, когда Мироныч предложил ему раздеться. Дрожа и вспыхивая, он начал расстегивать свой френч. Пальцы кружили около пуговиц, не нащупывая петли.
— Спокойней, Горовой! — брезгливо морщится Куликов. — До суда с вами ничего не случится. Мы решили еще раз обыскать вашу одежду. А вам дадут пока надеть что-либо другое.
— Хорошо, когда «легенда» разведчика исходит из его навыков и привычек, — говорит мне Куликов, когда мы остаемся вдвоем. — На лихого кавалериста ты похож еще меньше, чем, на петербургского аристократа. Разговор со знатоком сразу же собьет тебя с ног. Давай прикинем другой вариант. Разные могут быть связные…
18. БЕЛОЕ ПОДПОЛЬЕ
У страха тяжелые ноги: последние шаги перед волчьим логовом мне даются с трудом. Люди Мироныча еще наблюдают за мной, но вот-вот я останусь один на один с врагами.
Дом, куда надо явиться юнкеру Горовому, похож на нашу гостиницу, а принадлежит тюремному ведомству. Живет в доме счетовод исправдома Тихон Пахомов с многочисленным семейством. Соседи сообщили, что Пахомов — Тишка, как его называют, отправил жену и детей в уезд, «на поправку», а сам гуляет с какими-то заезжими родственниками.
Маленький браунинг подвешен у меня на резинке в левом рукаве френча. В правом кармане пальто — револьвер Горового. Я наготове. Провалиться легче всего в первые минуты.
Осторожно стучу в дверь: два удара, пауза, один удар. Тишина. Выжидаю минуту и повторяю громче условный стук. Затем стучу кулаком. Внезапно из-за двери слышен голос:
— Кто там?
— Я к Кириллу Мефодьевичу.
— Он болен.
— Есть лекарство.
Громыхают засовы. Рывком отворяется дверь, и я шагаю в темноту. Кто-то цепко хватает меня за руку:
— Откуда?
— Из Иркутска.
— Идем!
Из темных сеней мы проходим в коридор. Справа приоткрыта дверь в комнату, оттуда падает свет на длинную вешалку.
— Кто пришел? — доносится из комнаты. — Тишка?
— Не, — отвечает плотный мужчина, впустивший меня в дом, — какой-то «жевжик» приехал из Иркутска.
— Пощупай его, Корень, и давай сюда!
Раздеваюсь, и Корень ловко выхватывает из кармана моего пальто револьвер. Затем быстро ощупывает френч, брюки, сапоги. Опыт у него старенький, дореволюционный — браунинг в рукаве остается незамеченным. Корень ниже меня ростом, но широк в плечах. Квадратное лицо, бритая голова в шрамах, маленькие глазки-буравчики. Сразу видно, уголовник-профессионал. Одет он в любимую «форму» таких типов: грязная тельняшка, широкие галифе, опорки на босу ногу. Нам часто приходится сталкиваться с остатками уголовного мира. В первые дни революции они украшали себя красными бантами и «записывались в анархисты». Но все анархисты — и «идейные» и примкнувшие к ним «по образу жизни» — были противниками революционного порядка и в конце концов стали врагами Советской власти. Ненависть к революции связала воедино уголовных преступников и белогвардейцев. Я в притоне воров — белом подполье.
— Проходи! — подталкивает Корень.
По выработанной «легенде» мне надо быть трусоватым. Изображать это не так уж трудно: от сильных толчков уголовника каждому станет не по себе.
Мы входим в гостиную. Много мягкой мебели, на стенах картины, в углу граммофон. Богато живет Тишка Пахомов. Наверное, была конфискована квартира со всей обстановкой. У дальней стены диван, на нем сидит человек в расстегнутом офицерском кителе с погонами ротмистра. Перед ним круглый столик,
