лихих офицеров и под видом сельского отряда комбедовцев прибудете в Чека с «арестованными». Должны впустить во двор без лишних расспросов. А тогда крушите все изнутри! А мы наляжем снаружи. Работы на пять минут, не больше. Но, господа, условие: добивать всех.
— А затем, князь, — спрашивает капитан, — куда мы?
— Прихватим золотишко, грабанем деньги в банке и — в тайгу! — радостно выкрикивает Тишка, хлопая Корня по плечу.
Недовольно морщится князь. Неприятен ему вопрос капитана да и нелегок союз с уголовниками. Но на далеких таежных маршрутах пули устранят всех неугодных Мещерскому. Ведь он будет вожаком. А убивать ротмистр умеет почище самых квалифицированных преступников.
— Путь у нас дальний, — говорит князь. — Конечную цель я объявлю на первом же привале. Главное для нас — поменьше оставить свидетелей и подальше оторваться от преследования.
Умолк Мещерский. Наивен его авантюрный план, рассчитанный на случайные удачи и счастливые совпадения. «Белое воинство» всегда любило авантюры, безрассудно кидаясь в предприятия, сулившие гибель. Наверное, это характерно для всех, у кого нет социальной опоры.
— Разрешите обратиться! — вытягиваюсь перед князем. — Мне было приказано сразу же вернуться в Иркутск, чтобы информировать обо всем господина полковника. Какие будут ваши распоряжения?
В чуть заметной улыбке искривляются тонкие губы Мещерского. Он садист — любит портить кровь не только врагам, но и единомышленникам.
— Вас я не отпущу, гардемарин. Механик нам пригодится. А информацию отвезет в Иркутск женщина. Зачем же нам терять бравого бойца?
Князь поворачивается к Корню:
— Верни юнкеру револьвер. И займись с ним общим оружием. Живо!
Четко повернувшись, выхожу вслед за Корнем из комнаты и слышу, как Мещерский говорит остальным:
— Давайте собираться, господа. Лишнего не брать, но одевайтесь теплее — отныне мы будем ночевать в тайге.
Корень ведет меня на кухню и нехотя отдает револьвер связного. Я проверяю барабан. Корень зажигает маленькую лампу на столе, и я вижу своего омуля. Мне так хочется есть! Удивительное дело: аппетит появляется, как только я разволнуюсь.
Кухня большая, рассчитана на солидное семейство. Есть и русская печь и плита. Большой шкаф с посудой стоит у двери в коридор. Напротив другая дверь — в сени. Окно закрыто ставнями, но чека из засова вынимается легко. Внимательно осматриваю кухню. Здесь должна закончиться моя роль.
Корень открывает люк в подвал и лезет вниз за оружием. Вскоре он подает мне ручной пулемет «льюис», затем ящики с патронами и гранатами, несколько карабинов.
Пока белогвардейцы не взяли в руки оружие, мне надо распахнуть ставни, открыть дверь и выскочить на улицу. Так условлено. Мироныч должен быть уже во дворе, а Куликов — у крыльца. Может, стукнуть сейчас уголовника прикладом по голове и рвануть двери?
Корень показывается из погреба, и я поднимаю карабин. Но стучат в дверь с улицы. Стук условный. Выругавшись, Корень идет открывать. Вынимаю чеку из засова ставни, снимаю крючки с двери и уменьшаю свет в лампе. Прислушиваюсь: может, это вошли чекисты? Пожалуй, уходить из кухни нельзя, надо охранять оружие. Слышу чьи-то шаги, негромкий разговор, но от волнения слов не разбираю. Кто-то идет по коридору. Скрипит дверь на кухню, и входит… Зина Гронина, почтовая «голубка»! Она ездила за Войцеховским. Скорее! Надо ее ошеломить.
— Анатолий Аверьянович приехал? — быстро спрашиваю, оттирая ее от дверей.
— Да… — отвечает Зина и отшатывается в сторону. — Вы? Вы здесь?!
— Спокойно, Зиночка, тише! — Я поднимаю револьвер. — Могу испортить вашу красоту этой пушкой. Полезайте в подвал. Ну, живо!
У Зины отвисает челюсть, по лицу вспыхивают красные пятна. Она шатается, и я, подхватив ее, тащу к погребу, сталкиваю вниз, захлопываю крышку. И снова слышу стук. Громкий условный стук в парадные двери. Это наши. Наконец-то! Но Корень где-то запропастился, не идет открывать. Стук повторяется. Громче и громче. Эх! Нет под рукой диска к пулемету… Во дворе неясный шум. Всхрапнула лошадь, кто-то вскрикнул. Все ясно: Войцеховский прибыл вместе со своими бандитами, и их сейчас берут во дворе. «Иду!» — кричит в коридоре Корень. Где топор на кухне? Чем вскрыть ящик с гранатами? Распахивается дверь. Отшатываюсь к стене. В кухню входит Войцеховский.
— Где Зина? — громко спрашивает он и замечает меня. Его рука медленно тянется к кобуре. Ясно слышу голос Корня: «Он болен!» Через пару секунд в дом войдет Куликов. Но я не могу ждать. Не целясь, стреляю в Войцеховского, бросаю кастрюлю в лампу и падаю около ящиков. Вспышки выстрелов ослепляют, и я, спрятав голову, стреляю наугад. Звенит посуда, сыплются разбитые вдребезги стекла. Глухо отдаются удары: ломают входную дверь — Корень не успел ее открыть. Но почему задерживается Мироныч? Ведь если одна пуля попадет в ящик с запалами для гранат, меня похоронят рядом с комиссаром.
Трещит дверь сзади, со двора. Я ведь не открыл сени! Патроны в револьвере кончились. Стреляю из маленького браунинга.
— Бросай оружие! — кричит Куликов, уже в доме.
В кухне светлеет. Наверное, распахнули ставню в окне. Негромко щелкает мой браунинг. Осечка. Или кончилась обойма? Становится непривычно тихо. А по полу из коридора катится ко мне черный шарик — граната. Не слышу выстрелов, все звуки пропали. Только не оставаться на месте. Ведь тут запалы и взрывчатка. Скорей!
Толкаю какой-то ящик навстречу гранате, а сам вскидываюсь в акробатическом прыжке вверх и назад, в сени, за порог. Огонь, грохот, едкий дым. Дышать нечем.
Вот и всё. Хоронить будут с музыкой…
19. ШРАМ НА ЩЕКЕ
— Шрамы, шрамы… Вот чем заняты люди! Как будто главная у них работа — сделать друг другу больше дырок и порезов. Если связать вместе все нити, которыми я зашивал раны, один конец можно забросить на Луну…
Доктор ворчит, снимая с моей головы повязку. Я сижу на кровати в номере гостиницы, и мне весело. Руки и ноги двигаются, все вижу, слышу и понимаю. Удачно выскочил из темноты!
— Я вам отлично зашил щеку, молодой человек. На память останется лишь маленький шрамик. Немецкие студенты гордятся такими отметками. Но имейте в виду: сверни пуля на пару миллиметров влево, и… Скажите откровенно: вы не молились богу перед схваткой?
Хорошо, что Куликова нет в номере, он бы запомнил вопросик доктора. Ведь под утро, когда меня привезли в гостиницу после перевязки, я рассказал Александру Лукичу о «молебствии» перед иконами.
— Скорей бы вы убрались из Надеждинска, молодой человек. Каждую ночь представления устраиваете. И ваш покорный слуга — непременный участник феерических зрелищ. Вот так… Бинт я накладывать не буду, а приклею на щеку пластырь — будет представительней. Это вам взятка за склад почтмейстера. Ведь из Чека все продовольствие передали в нашу больницу. Сахар мы сбережем к Первому мая, а бульоном сразу же оделяем всех больных, в том числе и вас, Кушать можете всё, целоваться же не рекомендую: шов разойдется. Одна красивая женщина рыдала над вашим бездыханным телом, поэтому вопрос о поцелуях поднят не случайно.
Вздрагиваю и поспешно набрасываю на голые ноги одеяло. Только Ниночка могла меня видеть этой ночью в гостинице.
— Приглядитесь к шрамам на ее румяной щеке, — невозмутимо продолжает доктор. — Время у вас будет. Моя ювелирная работа, горжусь ею. Вам тоже повезло. Нуте-с! Ложитесь лицом вниз. У вас кровоподтеки на спине и немного ниже. Такие ранения на войне не признаются геройскими. Не будем их отмечать в больничном листе. Просто помажем йодом и посоветуем садиться на краешек стула. Все! Можете
