мир повисали над пропастью неопределенности, неясности. Сна больше не было, потому что не может спать потерявшее опору в пространстве тело.
Аня начинала думать, вернее, мучиться мыслями о Людмиле Синявиной, о Михаиле, о неизвестном своем благодетеле. Она смотрела в полоток, а ее растревоженное воображение прогоняло перед ней тревожные слайды.
Тогда она вставала, стараясь внушить себе бодрое состояние духа. Вместо зарядки она кривлялась, передразнивая упражнения мужа. Пародия постепенно перерастала в какой-то бешеный сарацино-испанский танец. Переводила дыхание Аня уже под контрастным душем. Тело постепенно успокаивалось, зато мысль ее бежала как бы по чистому листу бумаги. Когда же она включала компьютер, выходила в Word, оставалась почти редакторская работа над текстом.
В первой статье она довольно бойко изложила фактическую сторону дела. Последовательно рассказала читателям об известных деталях трех убийств. Ничего нового в этом не было, но в самом конце публикации Аня оговорилась, что автор располагает новыми подробностями, которые будут изложены в следующем номере. Под материалом стояла подпись: «Пульхерия Серебряная».
Пульхерия не обманула ожидания читателей «желтой» прессы, и в очередном «Арлекине» под рубрикой «Наше собственное расследование» была помещена ее статья, в которой пересказывалось содержание предыдущей, но концовка опять содержала туманный намек. Серебряная утверждала, что Елена Горобец умерла не сразу и успела оставить на асфальте короткую надпись (Костя Михалев, редактируя материал, вставил эффектное «используя собственную кровь вместо чернил, а ноготь указательного пальца как перо»). Предположительно надпись намекает на убийцу Елены. В данный момент Пульхерия Серебряная занимается ее расшифровкой и продолжает расследование. Кроме традиционного «Продолжение следует» и «Следите за нашими публикациями», была еще грозная приписка: «Наказание преступника неотвратимо».
Аня только что прочитала детектив какого-то испанца с трудной двойной фамилией, долго плевалась, швыряла книжку в стену, даже пинала ее ногами. Но кое-что из нее позаимствовала, то есть, подтвердила слова своего школьного учителя по литературе, надо сказать, большого чудака: «Читайте больше! Читайте всегда! Читайте даже надписи на заборах, если читать нечего. Читать можно и нужно все… Но только не забудьте выбрать способ в зависимости от цели чтения. Существуют следующие цели и способы чтения. Записывайте…»
Испанский детектив все-таки пригодился, хотя Аня читала его без всякой цели и способом самым простым: лежа на кровати. Именно испанец со сложной двойной фамилией надоумил Пульхерию Серебряную соврать про надпись на асфальте. Воровать Аня не могла, врать не любила, но эта ложь была тактической, охотничьей, деревянной уточкой, серебристой блесной, бузиновым манком.
Поначалу Аня просто не знала, о чем ей писать. Она тянула время, используя намеки, отсылая читателя к следующему материалу. Но постепенно эта игра захватила ее. Она становилась таким же охотником, как и ее муж-следователь. Только его интересовали факты и улики, то есть грубая вещественность. Аня же работала с более тонкой материей – фантазией, вымыслом. Но цель у них была одна: выйти на убийцу или убийц.
Аня так увлеклась этой игрой, что через некоторое время заметила, что уже не выделяет убийство Людмилы Синявиной из кровавой цепочки, что в расследовании этих преступлений она руководствуется уже не чувством вины и не желанием отомстить. Аней двигали совсем иные, прежде незнакомые ей мотивы. Она словно почувствовала тот же «зов прерий», что и муж-следователь, но только бежала туда по другим тропинкам и не мчалась азартно по чужому следу, заходясь от восторга погони, а сама спасалась бегством, петляя, обманывая, вслушиваясь в ночные звуки позади себя.
В это утро Аня доехала на метро до Озерков. Станцию метро, вестибюль, торговые павильоны она рассматривала заинтересованно, уже примеряя на себя роль местной обитательницы. Хотя Аня перед выездом изучала карту, ей пришлось спросить про Выборгское шоссе у прохожих. Пожилой мужчина махнул рукой в нужную ей сторону. Словно по мановению его руки над отъезжавшим от остановки трамваем вспыхнула искра. Трамвайная остановка на Выборгском шоссе ей и была нужна.
Аня осмотрелась. Около тротуара стояли всякие машины, но белой «восьмерки» даже ее близорукие глаза не видели. Молодой парень, видно, в ожидании трамвая остановился недалеко от Ани и закурил.
Агент Зайцев опаздывал. Перед Аней лежал район Суздальских озер. Модное дачное место в начале двадцатого века. Земельные ломти участков, шлагбаумы, заборы, рестораны, купальни, лодочки, зонтики. Простая пошлость человеческой жизни и отдыха. Впрочем, все это описал и обессмертил Александр Блок.
Была простая пошлятина, пришел поэт, и пошлость стала «таинственной». Какой-то дотошный современный исследователь «опознал» блоковскую «Незнакомку». Фамилия, имя, отчество, год рождения, краткая биография, пропорции 90-60-90, род занятий… Таинственность опять исчезла.
В конце двадцатого века район Озерков опять вошел в моду. Как рассказывал Михаил, агенты недвижимости, словно диверсанты в тылу врага, высадились на берегу Суздальских озер. Залаяли собаки, застучали в калитки незваные гости, столбы и заборы покрылись заусенцами объявлений. Прозрачное с поздней осени до весны пространство стало наглухо закладываться кирпичными заборами. В Суздальских озерах впервые отразились вторые, третьи коттеджные этажи и даже башенки. Вспыхнули первые пожары, в которых горели пенсионеры-домовладельцы. К районным нотариусам потянулись странные группы из шустрых зверьков-риэлтеров, вальяжных, упитанных молодых людей и кое-как причесанных и парфюмированных алкашей – сыновей и внуков тех самых сгоревших пенсионеров.
Это было похоже на войну домов, вернее на избиение младенцев-стариков. Огромные кирпичные слоны-дворцы топтали ряды деревянных хижин. Ломались копья штакетника, разбивались дощатые латы, падали на землю рубероидные шлемы. И, как из-под земли, появлялись новые неведомые животные с металлическими щитами-воротами, коваными стрелами изгородей, стремительными колесницами дорогих автомобилей.
Пошлость, как обычно, победила. Но она была уже не таинственная, а, по мнению Михаила, преступная, криминальная пошлость.
Что-то похожее промелькнула в Аниной голове, пока она ждала агента Зайцева, смотрела на зеленый остров Озерков среди новостроек и автомобильных трасс. Аня думала об этом спокойно, без эмоций. Все это было уже историей, такой же, например, как строительство Санкт-Петербурга на финских болотах. Невозможно же идти сейчас по его набережным, мостам и мучиться сознанием того, что идешь по костям бесправных, крепостных людей. Никто не содрогается, ни у кого кровь или пепел не стучит в сердце на месте гибели царя Александра Освободителя, казни декабристов, расстрела демонстраций. Кошмар, конечно, ужас и все такое. Но смертельной бледности в лицах нет, в обморок никто не падает, слез не проливает. История… Вот только Пушкина Ане всегда было жалко, как своего близкого, родного. Она плакала потихонечку и на месте дуэли поэта, и на Мойке, 12, и даже в Михайловском, в Пушкиногорье.
Вот и сейчас у Ани будто дыхание перехватило, словно глотнула чужого табачного дыма. Так и есть, легкий ветерок вдоль Выборгского шоссе исподтишка обдувал ее сигаретными выхлопами от молодого человека, курившего в отдалении. Аня посмотрела на него недовольно, но тот даже не обращал на Аню внимания, хотя такое случалось редко. У парня была обычная внешность – полноватый, светловолосый, с какой-то лавочно-купеческой челочкой. Прическа его не понравилась Ане, пожалуй, больше всего, хотя сама она уже несколько лет носила именно челку.
В этот момент зазвонил мобильник. Агент Зайцев спрашивал, скоро ли она подойдет, он ждет ее уже минут пятнадцать в условленном месте. Эта была явная ложь, потому что белая «восьмерка» появилась в ряду припаркованных машин только минуты две назад. Но Аня не любила изобличать людей, к тому же у нее была женская льгота на опоздания.
Садясь в машину Дениса Зайцева, она обратила внимание, как засуетился парень возле трамвайной остановки. Он зачем-то перешел через дорогу, разговаривая с кем-то по мобильнику, нервно забегал по тротуару. Впрочем, это было уже неинтересно. Ее ждал собственный дом, настоящий, с крышами, подвалом, забором, а не условная бетонная клеточка, спокойно преодолеваемая соседским стуком, смехом, музыкой. Да и вообще растиражированность собственного жилья в десяти подъездах на девяти этажах, словно
