Яблонских — одновременно гостиной, столовой и спальне Оскара и Оксаны. Только после этого открыл глаза, и первое, что увидел — молодое женское лицо, озабоченно склоненное над ним. Лицо совершенно незнакомое, но вполне симпатичное — прямой носик, пухлые щеки, большие серые глаза, темная челка. Нил ободряюще улыбнулся и подмигнул.
— Ну вот, — хрипловато произнесла женщина, — нормальная кобелиная реакция. А ты говоришь — сотрясение, сотрясение… А ну-ка, — обратилась она к Нилу, — следи глазами за моим пальцем. Куда он — туда и ты.
Она принялась водить пальцем в разные стороны, и Нил послушно вел за ним взгляд.
— Зрение не нарушено, зрачки… Ой!
— Это не от сотрясения, это от рождения, — быстрым шепотом сказал Нил и поднес палец к губам.
Она ответила быстрым кивком и спросила прежним деловым тоном:
— Голова болит?
— Вот тут. — Нил виновато дотронулся до полотенца, прикрывавшего лоб.
— Только тут? — Он кивнул. — Легко отделался. Фингал, конечно, будет, но рассосется быстро.
— Сколько я вот так лежу?
— Минуты две. Можешь уже подниматься.
— Хопа, может все-таки врача?.. — услышал он Гошин голос.
— Да все с ним нормально, это я как бывшая медсестра говорю.
Нил поднял голову, огляделся и тут же усомнился в том, что он действительно у Яблонских. Комната была вроде и та, но намного больше и пустее. Исчезла громадная румынская стенка с откидными кроватями, которой так гордился Оскар, приплативший за нее всего двести рублей сверх госцены. Исчез пузатый комод с мраморной крышкой. Исчезли два кресла с львиными мордами на подлокотниках. От медной люстры остался крюк и торчащие провода. В простенке между окнами вместо весеннего пейзажа в золоченой рамке — светлый прямоугольник обоев. Из всей обстановки сохранились диван, на котором он лежал, треснутое бра, большой холодильник у дверей, стол, прикрытый газетой, и два венских стула, на одном из которых сидит Гоша в красном махровом халате, распахнутом на волосатом пузе, а на другом — незнакомый парень в точно таком же халате.
— Гоша! — позвал он.
— О-о, кого я слышу! — радостно пробасил Гоша. — Ну, брат, задал ты шороху!
— Что со мной было-то?
— Пол не просох, вот ты и опнулся. Мы, видишь ли, пол помыли.
— Мы пахали! — фыркнула бывшая медсестра, отошедшая к окошку покурить.
— Ну, в общем, я Хопу попросил полы помыть.
— Зачем?
— Примета такая. Считается, что когда кто-нибудь из семьи уезжает, нельзя трогать пол, пока он в дороге. Иначе домой не вернется. А я наоборот — именно, чтобы, не дай Бог, не вернулись. Никогда.
— Кто?
— Да все. Все святое семейство.
— А почему, чтобы не вернулись?
— А ты знаешь, что с возвращенцами делают? С «дважды евреями Советского Союза»?
— С кем? — переспросил Нил.
— Ну, которые иногда в телеке мелькают с покаянными речами и леденящими душу рассказами о нечеловеческих ужасах в земле обетованной. От таких отрекается международная еврейская общественность, Конгрессу США на них тоже накласть, и поэтому КГБ, не боясь международных осложнений, отправляет их в секретные лагеря, где над ними ставят бесчеловечные эксперименты… — Погоди, погоди… — Нил тряхнул головой, от резкого движения в голове загудело, и противно запульсировало ушибленное место па лбу. Ничего не понимаю. Где все твои?
— Где-где — в Караганде!
— Зачем в Караганде? — Нил окончательно запутался.
— В Израиль они улетели, по вызову, — резко сменил тон Гоша. — Вчера проводили. Через Вену не вышло, пришлось через Рим…
У Нила слегка защемило в груди. К Яблонским он особой приязни не испытывал. Так, чужие и, в общем-то, чуждые люди, эпизодические персонажи характерно-комического плана в спектакле его жизни… Если бы они просто сменили место жительства, перебрались, к примеру, в ту же Караганду или в дом напротив, он бы на другой же день про них и думать забыл… Но отъезд всей семьей
— И бабушка? — с дрожью в голосе спросил Нил.
— И бабушка. Все. Меня только оставили, хвосты зачищать, через месяц ждут… Ладно, ты лучше про себя расскажи. Из отпуска на побывку или с концами?
— С концами, наверное… Пока не знаю.
— Неплохо подгадал, — заявил Гоша. — У нас тут как раз небольшое суаре с икрой и шампанским. Вставай и присоединяйся.
Нил без больших усилий поднялся с дивана, подошел к столу, поглядел, присвистнул.
— Однако вы того… жируете, братья семиты. Весь стол был заставлен зелеными баночками с красной икрой — закрытыми, открытыми, полными, початыми и пустыми. Нил насчитало их не менее полутора десятков. И пять бутылок шампанского.
— Жируем, — согласился Гоша. — Только из братьев-семитов здесь один я. Остальные гои. Хопочка у нас уральских кровей, а наш новый сосед Кир Бельмесов — вообще не разбери-пойми. Наполовину финн, наполовину калмык Адская смесь.
В подтверждение Гошиных слов новый сосед приветственно оскалил острые зубы.
— Он теперь в башне живет, — продолжил Гоша.
— А как же Маруся?
— Съехала Маруся. На какой-то военный завод перешла в той же должности. Зарплата, говорит, вдвое больше, общежитие новое, со всеми удобствами.
— Ясно.
Нилу стало жалко, что Маруся съехала. Идеальная была соседка, смирная, незаметная, присутствием своим не докучала. Каков еще этот будет?..
— Нил Баренцев, — представился он и протянул руку.
Кир Бельмесов оскалился еще шире, взял протянутую руку, долго рассматривал ее, качая головой и не выпуская.
— Ты не удивляйся, — сказал Гоша. — Бельмесов человек особенный, потомок шаманов и колдунов.
Бельмесов с важным видом кивнул.
— Он что, немой? — недоуменно спросил Нил. — Нет, не немой, просто молчальник. Он убежден, что слово обладает магической силой, и посвященный в тайны не имеет права тратить ее впустую.
Бельмесов вновь кивнул. Нил вгляделся в его лицо. Необычное лицо, сильно напоминает кого-то. Если убрать со лба мелкие белые кудряшки, то получится… Получится древнегреческий философ Сократ, вот кто получится! Лицо мудреца, сатира и дегенерата одновременно…
— Ладно, ты давай ешь, пей, — распорядился Гоша. — Бельмесов, уступи человеку место.
Нил попробовал было возразить, но Бельмесов жестом показал, что все нормально, и, прихватив икру, проворно пересел на диван. Гоша пододвинул к Нилу нетронутую банку икры и чайную ложку, до краев налил шампанского в пол-литровую чайную кружку с отбитой ручкой.
— С хлебом напряг, — предупредил он. — Мацу будешь?
