— С вами еще следуют… — Шатенка заглянула в список, — мистер Вилаи и мистер Кайф.
— Совершенно верно. Кстати, вот и они… Ребята, мы здесь.
— Прошу вас проследовать за мной на посадку…
— Да-а, — протянул Шурка, устроившись в кресле бизнес-класса. — Заметили? Сразу же двери задраили, мотор завели. Будто только нас и ждали… Крис, как думаешь, это не тот же благодетель устроил, что из-за тебя в Денвере вылет тормознул?
— Возможно, — неохотно ответил Крис и углубился в чтение журнала.
Глава третья
Крепкие братские объятия
(июнь 1995, Санкт-Петербург)
Помятый, сутулый человек в потертом плаще неопределенного цвета, сравнимого только с мастью лошади юного Д'Артаньяна, въезжавшего в Менг, вышел из метро. И побрел куда-то, пошатываясь и натыкаясь на встречных людей. Одни сторонились его, другие умышленно подставляли плечо, и еще оборачивались, ожидая ответной реакции. Но никакой реакции не было…
Это какие-то греческие «Метаморфозы». Это какая-то «Книга перемен»… Как он любил когда-то эту вольную трактовку одной из ее гексаграмм! Неужели и это забылось? «Творческое небо есть великое всепроницание и должная непоколебимость». Когда-то он с юношеским апломбом решил, что это будет его литературным девизом. И что теперь? Где они, твои всепроницание и непоколебимость? Где оно твое творческое небо, Иван Ларин? Свелось к невидимой точке в гипотетическом конце черного туннеля? «Книга перемен»?..
Все они, без исключения, и Таня, и Павел, и Ленька, и Ник… Как его теперь? Жульен… Шоколадов. Тьфу! Гадость какая. Все они — образы милого прошлого, сегодня внезапно обретшие плоть — жили, менялись, что-то с ними происходило. А он? Какие-то старые кинокадры из романтического фильма про гражданскую войну. Стремительная атака буденовцев. Шашки наголо. Обветренные рты орут: «Даешь!» А одного вышибло взрывной волной из седла. Ползет он на четвереньках. Кричит тоже. Все друзья проносятся мимо, уже едва заметны в пыльной дали, а этот все ползет и кричит что-то. Такая тоска! Только на сухих губах осталось прикосновение к Таниной щеке.
А ведь когда просил на прощание пожелать ему только покоя и довольства и, посмотрев ей в глаза, сказал, что счастье свое он уже упустил, она возразила, а головой непроизвольно кивнула. Жест не соврал. Жест не пожалел Ивана Ларина. Да, упустил свое счастье. А самое главное, что она, еще прощаясь с ним, уже думала о Павле. Как она смотрела на своего рыцаря! Сколько счастья и любви было в ее глазах! И не отражалось в них, даже в самых уголках, никакого чувства, пусть забытого, прошлого, к Ивану Ларину. Словно не было его. А был ли он действительно? Ходил ли он по этой земле? Выходил ли он из метро? Переходил ли он через дорогу? Призрак в смешном плащике…
Сильный удар в бедро вернул его на землю. Точнее подсек, швырнул на капот и долбанул головой о лобовое стекло. И тут же холодная металлическая плоскость под ним резко ушла в сторону, и Иван действительно оказался сброшенным на землю. Он услышал в стороне тупой удар, как будто рядом стукнулись две пустые коробки. Писательское нутро успело занести в невидимую записную книжку: «лбом в лобовое стекло». А потом куда-то провалилось вместе с физическим, человеческим.
Но сознание покинуло его на какие-то мгновения. Очнулся он от вопящей на разные голоса автомобильной сигнализации. Когда он приподнял голову, то увидел бегущие к нему джинсовые ножки в сапожках на высоком каблуке. Чьи-то руки теребили и пытались поставить его на ноги. Иван хотел посмотреть в лицо незнакомке, но почувствовал, что быстро намокает лоб, и что-то липкое застилает глаза.
— Живой? Живой?.. — дрожал над ним молодой женский голосок.
— Да живой я, успокойтесь… — выдавил из себя Иван. — Мыслю, следовательно, существую.
— Вы можете идти?.. Тогда идемте, я вам помогу. Быстрее…
— Куда идти? Вы же можете запачкаться, я сам смогу… — говорил он, влекомый куда-то незнакомкой, вытирая рукавом кровь с лица на ходу и пытаясь разглядеть судорожно вцепившуюся ему в плечо девушку.
Она тащила его к застывшему поперек дороги «Опелю», протаранившему на манер греческой триеры припаркованный совершенно новый, рекламно-выставочного вида, «Мерседес», который орал, как раненый слон. Неужели ткнет его мордой, как нагадившего щенка: смотри, что наделал, гад? Нет, открыла дверцу и помогла запихнуть в салон «Опеля» плохо сгибающуюся ногу.
Теперь перед ним была паутина треснутого стекла и красный отпечаток литературно одаренного лба на нем. Потом открылась дверца слева и Иван увидел ее. Совсем молоденькая девчушка. Темные прямые волосы, забавная челочка и кукольное личико. Даже не взглянула на него…
— Рвем отсюда, пока не попали… — прошептала она, включая зажигание…
Ее звали Алиса.
Иван столько раз описывал чудесные встречи своих героев. И вот теперь он сам оказался в шкуре какого-то персонажа. На героя он, конечно, не тянул, но зато Алиса безусловно была героиней романа, хотя и не его. А, впрочем, как знать, как знать. Много лет дремавшая Ванечкина перманентная влюбленность зашевелилась и стала продирать глазки.
Он полулежал на толстом кожаном диване.
Вот какой ты есть, евроремонт! Бело серые стены, навесные потолки со множеством маленьких лампочек, ковролин, черная офисная мебель, всевозможная оргтехника, компьютеры. Да что компьютеры! На соседнем столе стоял предел его мечтаний. Печатная машинка «Оливетти»! Изящная, бесшумная, сама стирающая помарки… И миниатюрная хозяйка офиса бегает с мокрым полотенцем, наклоняется над ним, озабоченно смотрит на его лоб. Алиса и страна чудес. И какие то стали появляться в раненой голове нездоровые мыслишки… Но пришел доктор.
— Ну что ж. Я осмотрел пострадавшего. Что вам сказать?.. Ага… — Доктор спрятал в карман протянутую Алисой зелененькую бумажку. — Перелома я не обнаружил. Только сильная гематома на бедре. В принципе, это пустяки. Недельку похромает. Сотрясение мозга, если и есть, то довольно легкое. Перевязку я сделал, конечно, надо бы рентген, но… Вообще, обычное дело. Человек под хмельком, падал расслабленно. Судьба таких хранит…
«Каких — таких?! Какое — под хмельком?! Да я уже три года ни капли…» — хотел выкрикнуть Иван, но, во-первых, не было на то сил, а во-вторых… Во-вторых, его трехлетняя надрывная трезвость, тяжелая, тупая, сопровождаемая затяжными депрессиями и периодическим отказом мозгов, вдруг предстала перед ним одним колоссальным самообманом, злобной иллюзией, похитившей полноценные, творческие годы. И кто только ни внушал ему: будешь пить — помрешь под забором. А не будешь пить — помрешь где? Под колесами иномарки, а прибывший эскулап бестрепетно констатирует смерть и от себя добавит: «Обычное дело, допрыгался алкаш…»
И стало Ивану вдруг легко легко, словно доктор заветным словом своим разомкнул оковы, не пускавшие душу в окрыленный полет…
Заехать по пути в магазин? Ну, если ей надо… Вообще то ему неудобно. Да стоит ли царапина на лбу и синяк на бедре ее хлопот! Нет, в ресторан он пойти готов. Кто же откажется выпить и закусить? С ударением на первом слове. Вид у него непрезентабельный, это верно. Ну ладно, хотя, право, он не достоин… Этот костюм ему нравится. И пальто? И пальто тоже нравится.
В зеркале примерочной на Ивана из дорогого костюма таращился субъект с помятым лицом. Но это как посмотреть! А если это — состоятельный, обеспеченный человек, но с тяжелой судьбой, с трудной биографией? Искатель приключений, африканские сафари, горячие точки, чистый спирт, арктическое путешествие, тропическая малярия… Спивающийся Хемингуэй. Но его еще можно спасти. Если найдется вот с такими глазами, как у тебя, Алиса, с такой маленькой ручкой… Здесь ему тоже очень нравится. Шикарный ресторан! Он закусывает, закусывает… Если найдется такая вот, которая полюбит старого отшельника, занятого добыванием словесной руды… Конечно, выпьем! За тебя, моя спасительница!.. Он опрокинет
