— Я вас накажу, — сказала Татьяна, вручая больному дежурный пакет со свежими фруктами, — чего по квартире шляетесь? Паралича захотели?
Прошли в кабинет. Уселись в кресла напротив друг друга. Татьяне хотелось сигару, но она опасалась за артериальное давление профессора.
— Ну? — спросила она. — Что за паника на корабле?
— Братец ваш Никитушка объявился в Лондоне, вот что! — ответил Делох. — Приехал шотландские корни изыскивать…
— Ну и что? — спросила Татьяна. — Из-за этого стоило вам, больному, так переживать?
— Это не все, Танечка, — продолжал Делох, — это только полдела, а настоящая беда в том, что пропал ваш братец, исчез…
— Куда исчез? — недоуменно переспросила Татьяна.
— А мы с ним договорились на прошлые выходные вместе посидеть в библиотеке Британского музея, ему-то ведь надо! А он и пропал, в тот уикенд пропал и не звонит…
— Может, бабу или кого еще типа бабы нашел! — размышляя, пробормотала Таня.
— Да нет, — возразил Делох, — я в гостиницу “Маджестик” звонил, они в рисепшн сами обеспокоены — неделю как постояльца нет, номер уже три дня как не оплачен, вещи Никита не забрал из номера, точно что-то случилось!
— Случилось, — кивнула Татьяна.
— Я вот еще что в Никиточкином деле нашел, кстати, — совсем по-старчески причмокивая губами, добавил профессор, — там вдруг в шотландских родовых описях, между страницами, специально уже отобранными для Никитушки, обнаружил листок со стихами, не знаю чьи, но похожи на Бернса, и там строчки такие есть… Вот…
The bluebird was one
When catcher has gone…
And prayer’s been done
Then two ravens where flown…
И написано чернилами, бумага старая, желтая совсем, но что важно. — Посвящение поглядите! — И профессор протянул бумагу Татьяне.
Она глянула на листок и обомлела… Поверх колонки рифмованных строчек было написано: “Таnуа, my sweet…” И далее было:
Была одна птичка голубая, а вылетят потом две птички — к чему бы это?
Обратной дорогой в Морвен-хаус Татьяна попросилась к Уоррену на переднее сиденье, как ездили когда-то советские бонзы — не на задних сиденьях своих партийных “чаек”, а спереди, рядом с шофером.
Уоррен молча выразил легкое изумление, но пробормотал что-то типа “би май гест” и “май плежер”…
А леди было просто очень одиноко. Да и был уже второй час ночи — в Лондоне пусто! Только бродяги спят в своих спальных мешках возле входов в дорогие супермаркеты, да полицейские парочками в фуражках с околышами в таксистскую шашечку ходят-бродят взад-вперед по Стренду… Так что, кто ее увидит? Как леди Морвен демократично едет рядом с шофером на переднем сиденье!
— Это плохо, что твой брат пропал, — заключил Питер, выслушав рассказ Татьяны, — это очень плохо.
Они сидели в ее маленьком кабинете на женской половине Морвен-хауса, и она наконец-то могла позволить себе сигарный разврат!
— Это очень плохо, и, судя по всему, его похитили… Сто к одному, что его похитили, и они… Скорее всего они готовят его тебе в наследники, а это значит… А это значит, что покушение уже вот-вот… Часики уже тикают!
— А тебе самому не страшно рядом со мной сидеть, ведь я мишень? — спросила Татьяна, улыбаясь сквозь сигарный дым.
Питер хмыкнул и не ответил.
— Я знаю, ты парень конкретный, чуждый мистики и в спецотделе ИКС-файлов с Джулиан Андерсон не служил, — сказала Татьяна.
— Да уж, — согласился Питер.
— А что скажешь об этом? — и она протянула Питеру пожелтевший от времени листок со стихами.
Пауза была долгой. Таня скурила половину длиннющей “Гаваны — Бельведерс”, как Питер наконец прервал молчание.
— Судя по всему — не подделка, а что до птичек, что была одна, а стало две, так это как раз в тему — пора тебе раздваиваться.
— Самая пора, — согласилась Татьяна. Самая пора!
Конец августа в Париже — не самое лучшее время! Во-первых, стоит невыносимая жара, которую могут стойко переносить разве что японские туристы в силу своих природных качеств, из которых по августовской парижской жаре выносливость, терпение и неприхотливость — свойства самые востребованные.
Жара усиливается еще и дурацкой пылью. Ну какой идиот из парижского муниципалитета согласовал посыпать дорожки в садах Тюильри и Жардан де Люксембур — не битым кирпичом, а толченым белым известняком!? Отчего теперь вся обувь у гуляющих по паркам через минуту-другую покрывается белым налетом.
В такую жару коренной парижанин смывается из столицы. Кто куда, у кого насколько хватает денег. Те, кто побогаче, едут в Таиланд или на Багамы. Те, кто победнее, — в соседние Испанию и Португалию. Или даже в приобретающую популярность — бывшую коммунистическую Болгарию. В августе пустеют парижские квартиры. Почти все офисы и учреждения — закрыты. Остаются только те, чей бизнес основывается на японских туристах, — владельцы ресторанчиков, гостиниц, сувенирных магазинчиков…
Питер выбрал именно Париж, потому как у него здесь была своя сильная агентурная сеть, о которой никто в ФБР, кроме него, не знал.
Татьяне не впервой гримироваться! И по чужому паспорту въезжать в страну — тоже не впервой.
Сначала они поселились в “Наполеоне” на авеню Фридланд, поселились по двум совершенно надежным американским паспортам, которые Питер, словно фокусник из волшебного ящика, достал из какого-то только ему ведомого тайника.
