А Сима осталась стоять у клена. Вздохнула.
И поняла, что не хочет возвращаться ко всем.
Ни сейчас. Ни позже. Не хочет видеть самодовольное личико хорошенькой Нины, не хочет страдать от грубого лексикона мальчишек и девчонок. Зачем здесь, в таком месте, говорить такие пустые слова?..
Она медленно пошла по аллее, дотрагиваясь руками до гладких мраморных тумб. Ее никто не окликнул.
И кто это назвал ночь белой? Совсем она не белая. Вон как вокруг темно. Ветви деревьев сплелись в вышине, и весь сад был как будто под крышей. И только белые статуи маячили вдалеке, как привидения.
Ее манил сумрак аллеи. Ей вообще захотелось подняться к ближайшей мраморной статуе и безмятежно окаменеть с ней в обнимку на долгие века. Или до тех пор, пока Вова Вертлиб не вернется из своей Америки и не расскажет ей о том, что построил в центре Нью-Йорка гениальное архитектурное сооружение.
А пока ведь все равно ждать. Так какая разница где: на факультете культурологии или в обнимку с холодным камнем? А зимой их закроют зеленым ящичком. И замороженная Сима будет стоять и ждать весны. «А они ведь такие же несчастные, как я», — подумала она вдруг с удивлением. Подошла к трагической женской фигуре, встала на железную трубу газонной ограды, схватилась за мраморный посох и поставила колено рядом с босыми ногами статуи.
А когда встала рядом с ней в полный свой маленький росточек, то замерла…
— Ой, ребята! Идите скорей сюда! Что я тут нашла, вы только посмотрите! Эй! Слышите меня! Алло!
На каменном пальце у статуи посверкивал удивительной красоты старинный перстень с черным, выпуклым, как глаз араба, камнем. Сима просто не поверила своим глазам. Она прикоснулась к перстню и попыталась снять. Но в этот момент ей показалось, что статуя резко покачнулась. Она взвизгнула, потеряла равновесие и спрыгнула вниз, упав на колено и запачкав белые брюки песком.
К ней уже деревянными шагами приближались потрепанные бесконечной ночью друзья.
— Чего у тебя тут, Серафима?
Она горящими глазами посмотрела на одноклассников.
— Смотрите, что нашла… — она показала на статую.
— Стоит статуя в лучах заката, — тупо отозвался Пономарев. — Да.
— Ну, на руки-то внимание обратите.
— Руки, как руки. Вот пальчик один отломан когда-то был. Надставили. Ну и что такого? Мы бежали, думали, тебя насилуют. Посмотреть хотели…
— Как что? А перстень какой красивый! — удивилась их равнодушию Сима.
— Какой перстень? Нет тут никакого перстня.
Ну, ты напилась, Серафима! Во даешь! — с восхищением посмотрел на нее Парецкий.
— Что значит нет? А это что? — Сима взяла ветку, указала ею на перстень и торжественно оглянулась.
На нее смотрели с недоумением.
— Нет, Симочка, ты не напилась. Ты, скорее всего, обкурилась. И капитально, — обходя ее по кругу и разглядывая с любопытством, проговорила Нина.
— А я вижу! — вдруг раздался позади них голос Сани. — Вот же оно, кольцо!
— Да где?! С ума вы, что ли, все посходили!
Саня подбежала к статуе, ловко забралась и стала снимать перстень с пальца. Но в этот момент кто-то из девчонок громко завизжал. Стало как будто темнее. Саня оглянулась и готова была потом поклясться, что увидела позади, на аллее, какую-то рябь и промелькнувшее, как рыба на мелководье, чье-то лицо и длинный силуэт.
Перехватив ее остановившийся взгляд, назад тут же обернулись и все остальные.
Через минуту они, как рекордсмены мира, один за другим перелетали через ограду и летели без оглядки вон из сада.
Наступал рассвет. Но утро огибало Летний сад, как остров. В нем, казалось, с восходом стало только темнее.
