Девушка забрала у них ламинированные бирки и проводила до грузового лифта. Окна «Сирокко» оставались открытыми. Габриель, крайне огорченный провалом, опустился на мокрое сиденье машины. Тишину улицы разорвал громовой рев мотора. Это Кьяра поехала за ними. В насквозь промокшей одежде.
Через два квартала от архива Рамирес сунул руку в кармашек рубашки и достал сложенную вдвое иммиграционную карточку.
– Взбодритесь, мсье Дюран, – сказал он, передавая карточку Габриелю. – Иногда в Аргентине стоит воспользоваться тактикой исподтишка, какою пользуются ответственные господа. В этом здании всего одна копировальная машина, и она находится в распоряжении девушки. Она сделала бы одну копию для меня, а другую для своего начальства.
– И Отто Кребсу, если он все еще жив, вполне могли бы сообщить, что мы ищем его.
– Совершенно верно.
Габриель взял карточку.
– Где она была?
– В девятьсот сорок девятом году. Я полагаю, Чела положила ее не в тот ящик.
Габриель опустил глаза и стал читать. Отто Кребс приехал в Буэнос-Айрес на пароходе из Афин в декабре 1963 года. Рамирес указал на номер, написанный от руки в конце карты: 245276/62.
– Это номер его разрешения на высадку на берег. Оно, по-видимому, было выдано аргентинским консульством в Дамаске. Последняя цифра – 62, означает год, когда было предоставлено разрешение.
– А что теперь?
– Мы знаем, что он приехал в Аргентину. – Рамирес пожал широкими плечами. – Посмотрим, сумеем ли мы найти его.
Они поехали по мокрым улицам назад, в Сан-Тельмо, и запарковали машину у многоквартирного дома в итальянском стиле. Подобно многим зданиям в Буэнос-Айресе, это был когда-то красивый дом. Теперь же его фасад был цвета машины Рамиреса, весь в грязных разводах от загрязнения воздуха.
Они поднялись по плохо освещенной лестнице. Воздух в квартире был спертый и теплый. Рамирес запер за ними дверь и распахнул окна, чтобы впустить прохладный вечерний воздух. Габриель выглянул на улицу и увидел Кьяру, запарковавшую свой мотоцикл на противоположной стороне.
Рамирес нырнул на кухню. И вышел оттуда с двумя бутылками аргентинского пива. Одну он протянул Габриелю. Стекло уже запотело. Алкоголь немного ослабил его головную боль.
Рамирес провел Габриеля в свой кабинет. Он оказался таким, как и ожидал Габриель, – это была большая неопрятная, как сам Рамирес, комната, на всех стульях лежали книги, а на большом письменном столе высились стопки бумаг, которые, казалось, только и ждали, чтобы сразиться друг с другом. Толстые занавеси приглушали шум и свет с улицы. Рамирес взялся за телефон, а Габриель сел и допил свое пиво.
У Рамиреса ушел час на то, чтобы добыть первый важный ключ. В 1964 году Отто Кребс зарегистрировался в национальной полиции Барилоче, в северной Патагонии. Сорок пять минут спустя была разгадана еще одна загадка: в 1972 году, подав заявление о выдаче ему аргентинского паспорта, Кребс указал свой адрес в Пуэрто-Блесте, городе недалеко от Барилоче. На то, чтобы найти следующую информацию, ушло всего пятнадцать минут. В 1982 году паспорт был аннулирован.
– Почему? – спросил Габриель.
– Потому что владелец паспорта умер.
Аргентинец разложил на столе карту с загнутыми углами и, прищурившись, стал рассматривать сквозь грязные стекла очков западные окраины страны.
– Вот оно, – произнес он, ткнув пальцем в карту. – Сан-Карлос-де-Барилоче, или коротко – просто Барилоче. Это курорт в северном озерном округе Патагонии, основанный швейцарскими и немецкими поселенцами в девятнадцатом веке. Он до сих пор известен как Аргентинская Швейцария. Теперь в этом городке собираются лыжники, но для нацистов и их последователей это было чем-то вроде Валгаллы. Менгеле обожал Барилоче.
– Как мне туда добраться?
– Быстрее всего – лететь. В Буэнос-Айресе есть аэропорт и рейсы каждый час. – Он помолчал и добавил: – Это не близкий путь для посещения могилы.
– Я хочу увидеть ее своими глазами.
Рамирес кивнул.
– Остановитесь в отеле «Эдельвейс».
– «Эдельвейс»?
– Это место сборища немцев, – сказал Рамирес. – Вам трудно будет поверить, что вы – в Аргентине.
– А почему бы вам не поехать со мной?
– Боюсь, я буду своего рода помехой. Я – persona non grata[22] среди определенных слоев барилочского сообщества. Я чуть дольше положенного копал там – вы понимаете, что я имею в виду. Мое лицо слишком хорошо там известно. – Аргентинец внезапно посерьезнел. – Но и вы будьте осторожны, мсье Дюран. Барилоче – не место для небрежных расспросов. Они там не любят, когда пришлые задают вопросы относительно некоторых обитателей. Вы должны также понимать, что приехали в Аргентину в напряженное время.
Рамирес покопался в куче бумаг на своем столе, пока не нашел то, что искал, а именно: международный выпуск журнала «Ньюсуик» двухмесячной давности. Он протянул его Габриелю, а сам пошел на кухню еще за двумя бутылками пива. Они сели в прохладе затененной гостиной. Блеснула молния. Приближалась еще одна гроза.
– Оба были богатыми бизнесменами. Первым умер человек по имени Энрике Кальдерон. Кальдерона нашли в спальне его городского дома в районе Буэнос-Айреса под названием Палермо-Чико. Четыре выстрела в голову – очень профессионально.
Габриель, услышав об убийстве, всегда представлял себе, как это произошло, поэтому отвел взгляд от Рамиреса и стал смотреть, как первые тяжелые капли дождя забарабанили по балкону.
– А второй?
– Густаво Эстрада. Был убит через две недели во время деловой поездки в Мехико-Сити. Труп Эстрады нашли в его номере, когда он не появился на встрече за завтраком. То же самое: четыре выстрела в голову. – Рамирес помолчал. – Хорошенькая история, верно? Два известных бизнесмена были убиты поразительно одинаково на протяжении двух недель один за другим. Дерьмо, каким любит заниматься Аргентина. Через какое-то время все забывают, что сбережения исчезли, а денежные вклады обесценились.
– Эти убийства связаны между собой?
– Мы, возможно, никогда не будем в этом уверены, но я считаю, что да. Энрике Кальдерон и Густаво Эстрада не были хорошо знакомы, но их отцы были. Алехандро Кальдерон был близким помощником Хуана Перона, а Мартин Эстрада возглавлял аргентинскую национальную полицию в послевоенные годы.
– Так почему же убили их сыновей?
– Честно говоря, понятия не имею. Собственно, у меня нет ни единого здравого предположения. Знаю же я вот что: обвинения ходят по нацистскому сообществу. Нервы сдают. – Рамирес сделал большой глоток пива. – Повторяю: будьте бдительны в Барилоче, мсье Дюран.
Они еще поговорили, а за окном медленно сгущалась тьма и с улицы доносилось шуршание машин по мокрой мостовой. Габриель не любил многих, с кем ему приходилось сталкиваться по работе, но Альфонсо Рамирес был исключением. Он жалел лишь о том, что ему приходится обманывать Рамиреса.
Они поговорили о Барилоче, об Аргентине и о прошлом. Рамирес спросил, какие преступления совершил Эрих Радек, и Габриель рассказал ему все, что знал. После этого аргентинец долго молчал в задумчивости, словно ему было больно, что такие люди, как Радек, могли найти убежище в его любимой стране.
