Татьяны Захаржевской, но и вообще от цивилизованного мира, Питер почувствовал себя в западне. Это назначение было своего рода ссылкой. Так в древнем Риме ссылали неугодных сенаторов — командовать провинциями. Может быть, ему следовало быть благодарным и за это. Потому что можно было ожидать, также вполне в соответствии с римскими традициями, яда или клинка. И эта акула, все еще стоявшая у него перед глазами, возможно — напоминание о том, что жизнь его в руках этих людей. Обуреваемый мрачными мыслями, он пропустил мимо ушей увлекательную лекцию одного из своих подчиненных — бородача с какой-то скандинавской фамилией, которую Дубойс тут же забыл. Бородач был одним из участников проекта Павла Розена.
От дальнейшей экскурсии Питер отказался, по-женски сославшись на головную боль. В голове мелькнула мысль — может быть, в администраторском кабинете в ящике стола отыщется фляжка коньяка, или чего попроще. Неважно — он не столько вращался в «благородном» обществе, чтобы воротить нос от дешевых напитков. Неважно что, главное, чтобы эффект был. Он чувствовал, что если не найдет здесь себе никакой отдушины, то очень скоро свихнется. Все ему уже казалось невыносимым — и вид бесконечных корпусов, и лаборатории, где трудились все эти ученые мужи, которые, как ему показалось, совершенно не тяготились своим подневольным положением; по крайней мере, те люди, с которым ему довелось беседовать, производили впечатление вполне довольных. Им были предоставлены все возможности для работы, возможности, о которых большинство из них могло только мечтать на свободе. К тому же, на многих из них висели вполне реальные обвинения, и можно не сомневаться, что эти люди были благодарны Ред- Року за все, что он им дал. Такое положение дел Дубойсу понравилось — ему не хотелось принимать под начало концлагерь. Правда, здесь везде торчали видеокамеры, и почти каждый шаг сотрудников контролировался внушительной службой безопасности, но надо думать, господа ученые не обращали на это внимания. Особенно сейчас, когда дело с импактитами сдвинулось, наконец, с мертвой точки и все были полны неслыханного энтузиазма.
«Все они чокнутые, — размышлял про себя Дубойс. — И я, глядишь, стану таким же в скором времени». Для него этот энтузиазм выглядел столь же неестественным, как, например, командный дух, свойственный восточным компаниям. Странно было видеть, как заряжены на работу эти люди, европейцы в основном, хотя здесь было несколько японцев, но не так много в процентном отношении, чтобы объяснить их присутствием атмосферу, царившую в Ред-Роке. Питер даже предположил, что это результат какой-то психологической обработки или даже биохимического воздействия. Слайвер непонимающе нахмурился, услышав об этом, а потом замотал категорически головой.
— Мы имеем дело с интеллектуалами! Человеческий мозг — тонкий инструмент, господин Дубойс, и грубой обработке не поддается…
Ну да, он и сам уже сообразил, что сказал глупость.
Правда, было одно исключение — Пол Розен. Точнее, Павел, русский, которому почти удалось вырваться из Ред-Рока вместе с сообщницей. Человек, ради которого и было устроено чудовищное представление с акулой, способное сделать честь любому фильму ужасов.
Питер был уверен, что, несмотря на это, Розен не смирился, и если бы не переход Центра под начало Баренцева, означавший решительные перемены в его судьбе, неизвестно, чем бы все закончилось. Этот русский был ему, Питеру, симпатичен, хотя он так и не успел с ним познакомиться. С другой стороны, личный опыт подсказывал ему держаться от русских подальше.
Как там у Блока? А может, не у Блока, у Пушкина? «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить, у ней особенная стать — в Россию можно только верить!» Но если только верить, то можно и доиграться!
Это все он выяснит потом, а сейчас следовало поговорить с некой дамой-орнитологом. Похоже, то, что Павел Розен обрел свободу едва ли не сразу после смены хозяина, воодушевило дамочку, отправившую на тот свет своего мужа, и она рассчитывает на что-то…
— Миссис Клэр Безансон, — на стол рядом с делом Костаниди заместитель оперативно подсунул папку с се делом.
Клэр. Это имя вспыхнуло в мозгу, словно выложенное яркими рождественскими огоньками. Так происходило всегда, когда ему случалось слышать или читать это имя. Неважно, кому оно принадлежало в каждом конкретном случае — мозг на мгновение представлял ему образ той самой, единственной Клэр…
Он прочел имя и замер, наткнувшись на девичью фамилию: Эпплби. Совпадение? Нет, место рождения, школа… Фотография…
Через несколько минут он поднял глаза. Заместитель Слайвер смотрел на него, все это время он стоял рядом, застыв, словно та жуткая статуя в приемной, и не сводил с него глаз. Мелькнула мысль — знает ли Слайвер о том, кто эта женщина, что она значила когда-то в жизни Питера? Все может быть, черт возьми! Они все могут узнать и использовать! Но как и зачем? На мгновение Питер испугался. Чего? Он и сам не знал…
— Некоторое время, — продолжал вещать Слайвер, — миссис Клэр находилась в связи с Полом Розеном, совершила побег…
Интересно — сначала ему рассказали о Костаниди и только потом о тех, из-за кого было разыграно то чудовищное представление с акулой. Нет, все не случайно.
Она вошла и, не задерживаясь у порога, направилась к столу. Слайвер сначала отодвинулся в тень, тени в кабинете было мало, но он нашел куда спрятаться, а потом и вовсе растворился словно Чеширский кот — без следа. Бесшумно закрылась дверца, ведущая в его кабинет, за стеной.
Она не сильно изменилась, не так сильно как ему показалось, когда он рассматривал фотографию. Волосы были такими же, как тогда, светлые, почти белые, ниспадали на плечи. Дубойс не был по натуре поэтом и никогда не жалел об этом, за исключением того времени, когда он видел Клэр. Так было когда-то, так было и сейчас.
Клэр села, не дожидаясь приглашения. Дубойс ничего не говорил. Судя по выражению ее лица, она не узнала его. Значит, ей ничего заранее не сказали!
— Добрый день, миссис Безансон! — он постарался, чтобы голос звучал ровно.
Она кивнула.
— Господин… Мне не назвали ваше имя.
— Дубойс… Питер Дубойс!
Она прищурилась недоуменно:
— Питер?!..
За последующие два часа им предстояло многое сказать друг другу. Питер узнал то, чего не было и не могло быть даже в досье Ред-Рока… Поначалу Клэр отнеслась к нему с вполне объяснимым недоверием. Здесь, в Центре, следовало быть готовой к любым фокусам, и появление старого друга могло быть очередным психологическим трюком, вроде того случая с побегом, когда ей и Павлу Розену позволили бежать в пустыню, чтобы найти сбившимися с курса и почти умирающими от жажды… Но тогда была очевидна цель: окончательно лишить Павла надежды, заставить поверить в то, что оставить Ред-Рок — безнадежная затея. А какой смысл сейчас морочить ей голову? Сейчас, когда все так успешно развивается, и сомневаться в ее покорности нет никаких оснований. Сейчас, когда в Центре происходят такие перемены?
Или это своего рода компенсация?
Павел оставил Ред-Рок, он свободен, он наверняка воссоединился с супругой, а Клэр — Клэр вернули старого возлюбленного. В те далекие, как теперь казалось, годы она сама была почти влюблена в него. «Почти», потому что желания ее тогда были неясны для нее самой — юность, безмятежная пора, пьянящее предчувствие свободы и взрослой жизни. Она понимала, что Питер Дубойс имеет на нее виды, и это только забавляло ее тогда. Но когда он исчез из ее жизни, ощутила грусть, словно потеряла нечто очень важное. Теперь он сидел напротив нее и рассматривал с каким-то недоверием, словно это у него были причины сомневаться в случайности этой встречи. А может быть, и в ее реальности. Клэр внезапно почувствовала, что хочет подойти к нему и прикоснуться. Но она сдержалась. То, что перед ней не призрак и не оптическая иллюзия, было уже ясно.
Питер Дубойс испытывал схожие чувства. Если ему и дальше предстоит играть роль администратора, то, по крайней мере, сегодня ему хотелось взять в этой игре тайм-аут.
Ему было понятно ее состояние. Ему и самому казалось поначалу, что эта встреча не может быть
