Ее зовут Рози, и мы с ней, можно сказать, друзья.
— Здесь нечто пострашнее… — объявила Джулиет.
— Тогда, по всей видимости, святая вода нужна для острастки? — предположил я, кивнув на миску.
Пронзив многозначительным взглядом, суккуб вручила ее мне. Я взял чисто машинально, а еще для того, чтобы не замочить шинель.
— Кто сказал, что вода святая?
— А, ты решила вымыть голову! Знаешь, Джулиет, смертные женщины занимаются этим вдали от посторонних…
— Обернись. — Суккуб показала в сторону церкви.
— Посолонь или осолонь?
— Просто обернись. — Взяв меня за плечи, суккуб наглядно показала, что имеет в виду: развернула на сто восемьдесят градусов. От ее прикосновения по телу пробежали электрические импульсы, в очередной раз напомнив (будто это требовалось), что физической силы Джулиет не занимать, равно как и духовной, о которой говорила Сьюзен Бук. Глаза уперлись в громаду церкви: в тот момент она заслоняла садящееся солнце и потому напоминала глыбу индиговых теней.
— Такие, как я, умеют маскироваться, — прошептала суккуб, и ее хриплый голос из соблазнительного неожиданно стал угрожающим. — На охоте это умение бесценно: мы прикрываемся фальшивыми лицами — миловидными, глупыми, безобидными — и усыпляем бдительность тех, кто на нас смотрит.
Джулиет легонько стукнула пальцем по миске. На воде появилась рябь: пробежала от края к центру, затем обратно — получились мелкие неровные круги.
— Следовательно, лучший способ разглядеть нас — не смотреть в лицо.
Вода в миске успокоилась, и я увидел отражение церкви святого Михаила. Вверх ногами она выглядела ничуть не лучше. Какое там, намного хуже: черный дым валил от нее в перевернутое небо. Создавалось впечатление, что церковь горит, горит без огня.
Испугавшись, я поднял глаза к самому зданию — святой Михаил стоял, погрузившись в мрачную тишину: ни дыма, ни салютов с фейерверками.
Однако стоило опустить глаза к миске, и я снова увидел густые клубы дыма. Церковь, вернее ее отражение, казалась ядром сумрачного ада.
Я взглянул на Джулиет, но та лишь плечами пожала.
— Кто-то из твоих знакомых? — как можно беззаботнее и легкомысленнее поинтересовался я. Увы, легкомыслия в моем голосе было не больше, чем у бегемота изящества.
— Хороший вопрос, — согласилась суккуб. — Но оставим его на потом. Зайдем внутрь, тебе нужно увидеть все как есть.
По-моему, мне это совершенно не нужно! Однако я послушно спустился с ней к церкви. Можно сказать, мы двигались по следам алтарницы.
Сьюзен ждала у двери в ризницу, крошечную каменную конурку, пристроенную к церкви сзади. Дверь она открыла, но сама почему-то не вошла. Молодая женщина показалась еще более нервной и несчастной, чем раньше, но когда она в ожидании указаний посмотрела на Джулиет, в темных глазах полыхнуло уже знакомое мне желание.
— Подождите здесь, — неожиданно мягко попросила суккуб. — Пяти минут нам вполне хватит. Думаю, Кастору лучше составить собственное впечатление.
Сьюзен покачала головой.
— Нет, я пойду: вдруг вопросы появятся. Каноник просил всячески вам помогать.
С явным усилием сжав волю в кулак, алтарница вошла первой. Джулиет кивнула: «Ты следующий, а потом я».
Ризница, размером с большой туалет, была абсолютно пустой за исключением встроенного шкафа с одеянием священнослужителей и вешалки на стене. Через вторую распахнутую настежь дверь мы вошли в северный трансепт церкви — низкий боковой туннель, ведущий к главному коридору нефа. Освещался туннель лишь красноватыми лучами заходящего солнца, пробивающимися сквозь витражи слева от нас. Выглядело мерзко: с трудом представлялось, что подобное может вызвать религиозное рвение. Хотя учтите, я «Отче наш» даже с приставленным к виску пистолетом читать не буду, потому мое мнение нельзя считать объективным.
Холод я почувствовал еще раньше, чем спустился на три ступени: он пробирал до самых костей. Температура больше напоминала декабрь в Центральных Андах, чем май в Восточном Актоне. Неудивительно, что главная дверь показалась неприятно прохладной: ледяную стужу не остановили даже каменные стены.
Несколькими ступеньками ниже ждал еще один сюрприз. Обернувшись, я встретился глазами с Джулиет.
— Скажи, что ты сейчас чувствуешь? — попросила она.
Но я сначала решил все проверить.
— Температура меняется, — пробормотал я. — Холод… Холод будто лежит в воздухе пластами, и они не двигаются.
— События здесь развивались очень быстро, поэтому холод… — Джулиет осеклась, подбирая нужное слово.
— Что, что?
— Поэтому холод и распространился неравномерно.
Мой смех прозвучал недоверчиво и слегка обиженно.
Сьюзен Бук ждала в конце трансепта и смотрела на нас скорее о беспокойством, чем выжидающе. Одна она явно не собиралась сделать ни шагу. Мы с Джулиет быстро подошли к алтарнице.
В нефе тени казались гуще, потому что свет проникал лишь в окна, расположенные ближе к хорам. Остальная часть сводчатого помещения представляла собой бесформенную черную пустоту. Серые плиты пола исчезали во мраке всего в нескольких метрах от моих ног, будто мы находились на каменистом краю скалы.
Сейчас, когда все трое стояли неподвижно, я вдруг услышал звук. Тихий и очень низкий, он разительно отличался от шороха наших шагов, который разносило гулкое эхо. Звук появлялся и исчезал каждые несколько секунд, причем затихал так медленно, что я подумал: а не мерещится ли мне все это?
Прежде чем я нашел ответ на этот вопрос, Джулиет сорвалась с места, нырнула в беспросветную черноту нефа и через пару мгновений вернулась со свечой в руке. Как она отыскала ее во мраке — уму непостижимо.
Свеча была самая простая, белая, сантиметров пятнадцать длиной, чуть заметно сужающаяся к концу. Сьюзен с несчастным видом смотрела, как Джулиет достает из кармана зажигалку и подносит ее к фитилю.
— Это молельная свеча, — жалобно проговорила алтарница. — Когда зажигаешь такую, нужно прочесть молитву.
— Так прочтите, — посоветовала Джулиет, наклонила фитиль к пламени зажигалки, и он тут же занялся.
Я думал, суккуб поведет нас к алтарю, но она ждала, загородив свечу ладонью, чтобы защитить пламя от сквозняков: дверь-то осталась открытой. Однако воздух был совершенно неподвижен, как в каменном склепе, как в гробу… Пламя горело удивительно ровно и спокойно, и лишь тоненькая струйка дыма поднималась к сводам по мере того, как оно пожирало фитиль.
Неожиданно свеча замигала и чуть не погасла. Казалось, что огонь испуганно съежился. Мрак и холод словно тянули из него силу, как будто высасывали энергию из крошечного островка света и тепла, стремясь убить. По мере того как пламя сдавалось на милость победителя, тени становились гуще и темнее, чем прежде. Холод тоже помаленьку усиливался. В мертвой тишине я снова уловил чуть слышный прерывистый ропот.
— Ты знала, что так получится? — спросил я Джулиет, не сводя глаз с едва теплящегося пламени свечи.
— Это я проверила первым. А вот то — вторым. — Она показала на стену справа от меня. Повернув голову, я увидел шесть невысоких предметов, при ближайшем рассмотрении оказавшихся цветочными горшками из черного пластика.
В каждом было что-то мертвое: поникшие стебли, безжизненные, побитые морозом бутоны, высохшие луковицы.
— От холода подобное случается, — заметил я. — Ничего сверхъестественного для этого не требуется.
— Верно, — согласилась Джулиет, — но не за пять же минут! Посмотри на свою руку, посмотри, что происходит с кожей на запястье.
Н-да… Кожа начала сохнуть и покрываться морщинами, как у старика. Осторожно проведя по ней пальцем, я почувствовал тупую боль.
— Чем больше времени здесь проведешь, тем хуже становится. Если задержишься на час, то, вероятно… — Взгляд суккуба скользнул к замерзшим обитателям цветочных горшков. Заканчивать фразу особого смысла не имело. Образовавшуюся паузу заполнил низкий гул: он возник из неподвижного воздуха, холодных камней или самой тьмы, набрал силу и тут же стих; возник, набрал силу, растворился в тишине.
— Черт подери, что это было? — спросил я. — Что это за шум?
— Неужели не узнал? — удивилась Джулиет.
— Пока нет.
— Значит, догадаешься.
— Да, конечно, — слегка уязвленно отозвался я, — только сначала все побеги замерзнут и листья высохнут.
Я задул огонек свечи, не дав ему умереть естественной смертью, и направился к выходу.
По словам Сьюзен Бук, это случилось позавчера во время вечерни.
В церкви святого Михаила своего священника нет, поэтому среди недели она закрыта. Службы проводятся по субботам и воскресеньям, когда из Хаммерсмита приезжает каноник Бен Кумбз, и церковь распахивает двери для прихожан. Все остальное время за храмом присматривают Сьюзен и сторож по фамилии Патрикс, который в основном ухаживает за могилами, но иногда соглашается очищать стены от граффити.
Вечерню Сьюзен любит больше всего. Ей нравятся гимны, которые начинаются с «Веди нас, Отче небесный», а от отдельных псалмов на глаза наворачиваются слезы: так они прекрасны; ей нравятся горящие свечи, особенно в это время года, когда они будто вбирают энергию догорающего солнца и вместо него освещают землю. Алтарница верит, что в них сияет дух, наполняющий силой немощную плоть.
Мы вернулись на кладбище и после полуночного холода церкви грелись в последних лучах заката. Я удобно устроился на плите «Майкла Маклина, обожаемого супруга и отца», Джулиет с непринужденным изяществом восседала на надгробии «Элейн Фарра-Бомонт, так рано покинувшей этот грешный мир», а Сьюзен, не желая тревожить покой любимых и безвременно ушедших, опустилась на траву между нами. В данной ситуации я не счел это пустой сентиментальностью и не принял близко к сердцу то, что глаза алтарницы буквально приклеились к Джулиет.
Если верить Сьюзен, в церкви собралось около восьмидесяти прихожан. «В таком славном храме и халтурить грешно, — пошутил каноник, когда она помогала ему облачаться в ризу. — Постараюсь, чтобы вечерня получилась хорошей». Он, как обычно, пропел с паствой респонсорий и перешел к псалму. В
