Вот высокая ограда, сложенная из камня. Камень заплел вьюн, его граммофончики только-только развернулись. Вот глухая калитка из толстенных гладких досок. Вот и ключ от калитки.
– Сами откроете, Татьяна Федоровна, или на первый раз предоставите мне?
– Открывайте. Вам сподручнее. Я боюсь новых замков. У меня никогда ключ не поворачивается ни в одну сторону.
– Хорошо-с. Но для начала не забудем отключить сигнализацию. Глядите, я набираю код, всего четыре цифры – пять, семь, один, девять.
– Сигнализация? У бабки Ванды? Ну и ну.
– Сигнализация. Конечно. Что вас удивляет, Татьяна Федоровна? Мало ли что может случиться. Вы потом код поменяйте, а вот замок советую оставить. Здесь совсем простой замок, но надежный. Старинный, немецкой работы. Не смейтесь – антикварная ценность. Смотрите, какая красота! Прямо сияет, когда начищен. Никакие дожди его не портят. Каплю масла в скважину, и месяцами не скрипит, просто шелковый. И никогда не заедает. А изнутри будете закрывать-открывать – нажмите вот рычажок и задвиньте засовчик. Видите, какой толстенький, прочный. Можно также прикрутить колесико для надежности. Этот замок любую отмычку выдержит и даже динамит, я думаю. Впрочем, сигнализация сработает, если что. Служба моментально прилетит. Ванда проверяла и даже штраф не пожалела заплатить. Вам нечего бояться, можете спокойно оставаться одна. Ванда так и жила и никого не боялась. Очень все надежно… Очень мне нравится этот замок!
Но дифирамбы замку ей неинтересны. За распахнутой калиткой ей открывается волшебный мир. Она потрясена увиденным. Вдоль светлых плиток дорожки густым бордюром цветут пестрые примулы. Сад неогляден и весь в цвету, свежая трава в солнечных пятнах, стекла мезонина сверкают из поднебесья.
– То есть… Мы, собственно, куда приехали?
– Собственно, в ваш дом, Татьяна Федоровна.
– Да ну вас, – раздражается она. – Терпеть не могу розыгрышей. Я ими сыта по горло. Что ни день, то глупый розыгрыш.
– Что вы сердитесь? Какие розыгрыши? Это ваш дом, это – ваш сад. Это – ваш нотариус.
– То есть как?
– Вы чем-то недовольны?
– Я не понимаю… Это бабушка Ванда тут жила? Так жила?
– А что? По-моему, неплохо. Вы ожидали большего?
– Большего?! Большего, чем это королевство? Чем этот дворец? Вы меня правда не разыгрываете, а, господин нотариус?
– Так уж и королевство! Земли полгектара. Огорода нет – Ванда извела, только клумбы и плодовые деревья. Что касается дома, то не дворец, но хорошее, большое богатое жилище. С современными удобствами. Из мезонина – там, кстати, спальня, очень просторная, – можете любоваться морем. Закатом там, рассветом. Знаете, эти алые и багровые краски… Так красиво…
– Вы смеетесь? Или сошли с ума?
– Ах, я не смеюсь – улыбаюсь в душе. По-доброму, поверьте. И, честное слово, я не сбежал из дома скорби. Почему вы так странно реагируете, дорогая? Что за недоверчивость? Многие на вашем месте пришли бы в восторг.
– В восторг… – потерянно шепчет она. – Я не могу поверить, что этот дворец – бабушкин. Мне туда войти страшно. Мы никогда не жили богато. Мама никогда не говорила, что бабушка у нас могла позволить себе такое. Я ждала, что увижу покосившуюся хибарку какую-нибудь или нечто вроде дачного домика с прохудившейся крышей, сарай-развалюшку, нужник-скворечник, колодец, огород с картошкой. Две-три одичавших яблони, заглохший цветник, пыльный вытоптанный двор… Что угодно, только не такое! Такое может только присниться.
– Ну так это не сон, дорогая. Видите ли, на закате дней с жизнью вашей бабушки произошли удивительные перемены. Она…
– Сколько я могу выручить за этот дом прямо сейчас? – неожиданно перебивает она.
– То есть… Вы его продать хотите?
– Да, прямо сейчас. Это кошмар, а не дом.
В чем-то она права – кошмар, а не дом, не могу не согласиться. Однако продажа дома пока не входит в мои интересные планы. Скучно мне будет, если кто-нибудь другой завладеет домом.
– Выручить вы, конечно, могли бы уйму денег, дорогая. Но все не так просто. Продать его прямо сейчас ни за что не получится.
– Почему? Я что, не имею права? – взвивается она.
– Боюсь, нет, не имеете. Таков закон. Сначала вы должны подписать бумаги как наследница. Это несложно. Но, по закону, вы можете продавать свою недвижимость не ранее чем через полгода после того, как вступите в права наследства.
– Неужели? Кто эти законы выдумывает?
– Понятно, кто. Кроме того, должен вас предупредить, что на такое дорогое имущество не так просто найти покупателя. Мало кто может себе позволить иметь пристойный дом. А те, кто могут, строят дома по своему вкусу. Вот как ваша бабушка, например.
– Моя бабушка… Я плохо ее знала. Она была довольно вредная. Или просто властная?
И вредная, и властная, вот именно. И сварливая в придачу. И временами странная, несколько не в себе. Ей была свойственна по отношению к мужскому роду некоторая маниакальность. Но, к счастью, не настолько, чтобы ее могли признать юридически неправомочной.
– Не могу обсуждать мою клиентку, хотя бы и покойную. Входите-ка лучше в дом, Татьяна Федоровна. Чемоданы я оставлю здесь, в прихожей, с вашего позволения. Где бы только? Угу, вот здесь, на столике. Наверное, это специальный столик. Он немного поцарапан. Наверное, на него всегда ставили то, что принесли с собой. А это холл. У вашей бабушки он назывался «передняя». Вам нравится?
– Ммм… Ах!
– Да, согласен с вами. Впечатляет. Обратите внимание на стол. Ваша бабушка им чрезвычайно гордилась.
– Ммм…
– Растерялись, Татьяна Федоровна? Ну, немудрено. Вы тут оглядитесь сначала, а то сразу – продавать! Дело ли?
Не отвечает и, кажется, даже не дышит, бедняжка. Надо бы ей помочь, но я заранее знаю ответ. Впрочем, попытка не пытка.
– Не угодно ли, покажу дом?
– Я… сама, – лепечет она. – Благодарю за участие.
Я так и знал и уговаривать не буду. Сама так сама, смелая женщина. Пусть все идет своим чередом.
– Тогда позвольте откланяться, дорогая. Осваивайтесь, отдыхайте. И до встречи! До встречи.
Она не отвечает, она потрясена, она уже забыла обо мне. Она вспоминает недавний свой сон. Она вспоминает этот огромный светлый диван, телевизор с черным озером экрана, который показывает сомнительные истории. Она вспоминает стеклянный стол с замурованными бабочками. На столе остался круглый липкий след, как будто там стояла бутылка с вином. Она внезапно испытывает неловкость, глядя на это пятно, как будто бы она сама была неловка, неаккуратна.
Она не помнит лишь большой картины в нише, во сне она не являлась.
В том недавнем сне не было никакой картины. Должно быть, потому, что ее так сразу и не увидишь, тем более – не разглядишь. Висит картина сбоку, в неглубокой арочной нише, но в тени, и тяжелые драпировки ее маскируют. Однако если сесть на диван подальше от винного кружка, в профиль к телеэкрану, то окажется она как раз напротив.
Красивая картина. Золотое с черным, немного алого и мертвенного бледно-небесного. Но оригиналом картина быть попросту не может – слишком известна и некоторыми почитаема до суеверия. И Вандой тоже почитаемая, будьте уверены, если она устроила подобие алтаря – красивые драпировки вокруг вызолоченной рамы, высокая цветочная ваза на полу прямо под картиной, сейчас, правда, пустая. Рядом –
