— Что касается того, что я беременна, она просто могла догадаться. Или… ну, понимаешь… некоторые женщины словно видят это.
Дарси кивнула.
— Моя тетя прямо-таки моментально узнавала, когда женщина становилась беременной. Иногда она знала об этом раньше, чем сама будущая мать, а иногда еще до того, как женщина вообще могла забеременеть — если ты понимаешь, что я хочу сказать.
Марта засмеялась и согласно кивнула.
— Она говорила, что у них меняется запах, — продолжала Дарси.
— Иногда можно заметить этот новый запах уже на другой день, как произошло зачатие, — если у тебя хорошее обоняние.
— Да, конечно, — опять согласилась Марта. — Я тоже слышала о чем-то подобном, но в моем случае все было по-другому.
Она просто знала, и глубоко внутри моего мозга, под той его частью, которая пыталась убедить меня, что это ерунда, обман, у меня была уверенность, что она не просто догадывалась, а знала совершенно точно. Быть с ней — значило верить в колдовство, — по крайней мере, в ее колдовство. И это чувство не исчезало так, как исчезают сны, когда ты просыпаешься, или как перестаешь верить хорошему фокуснику, когда уходишь из-под его влияния.
— Что ты делала у нее?
— Ну, видишь ли, там, недалеко от двери, стояло старое кресло с продавленным плетеным сиденьем, и мне кажется, что с ним мне повезло, потому что, когда она кончила говорить, мир вокруг меня как-то изменился, и мои колени подогнулись. Мне пришлось сесть, и если бы там не оказалось кресла, я села бы на пол.
Она просто ждала, когда я приду в себя, и продолжала вязать. Мне показалось, что она видела все это уже сотни раз.
Когда мое сердце начало наконец успокаиваться, я открыла рот и произнесла: «Я хочу уйти от мужа».
«Нет, — тут же ответила она, — это он оставит тебя. Ты останешься и проводишь его. Потерпи, женщина. Понадобится немного денег. Ты думаешь, что он причинит вред ребенку, но с мальчиком все будет в порядке».
«Откуда, — сказала я, но это было все, что я могла сказать, поэтому я просто продолжала повторять снова и снова: — Откуда, откуда, откуда…» В точности как Джон Ли Хукер в блюзе на старых пластинках. Даже сейчас, через двадцать шесть лет, я чувствую запах старых свечей и керосина из кухни, кислый запах высохших обоев, похожий на запах старого сыра. Я вижу ее, маленькую и щуплую, в старом синем капоте в мелкую крупинку, которая раньше была белой, но сейчас стала желтоватой, как прошлогодние газеты. Она была такой маленькой, но я ощущала исходящую от нее силу, такую силу, что она походила на очень яркий свет… Марта встала, подошла к стойке бара, что-то сказала Рэю и вернулась с большим стаканом воды. Она осушила его почти одним глотком.
— Тебе лучше? — спросила Дарси.
— Немного лучше. — Марта улыбнулась. — Нелегко рассказывать об этом. Если бы ты была там, ты почувствовала бы все это. Ты почувствовала бы ее.
«Как все это у меня получается или почему ты вышла замуж за это деревенское дерьмо, сейчас не имеет значения, — сказала мне Мамаша Делорм. — Самое главное сейчас для тебя — найти естественного отца ребенка».
Если бы кто-то слышал наш разговор, непременно подумал бы, что она имеет в виду мужчин, с которыми я сплю.
Но такое мне и в голову никогда не приходило, поэтому я не могла на нее рассердиться. К тому же я слишком запуталась, чтобы сердиться.
«Что вы хотите сказать? — спросила я. — Джонни и есть естественный отец ребенка».
Она вроде как бы фыркнула и махнула на меня рукой, словно говоря: «Какая чепуха!» — а вслух сказала: «В этом мужчине нет ничего естественного».
Затем она наклонилась поближе ко мне, и я почувствовала страх. Она так много знала, и не все эти знания были добрыми.
«Когда у женщины зарождается ребенок, это происходило потому, что мужчина выбрызгивает его из своего члена, милая, — сказала она. — Ты ведь знаешь это, верно?» Не думаю, что именно так это описано в медицинских книгах, но моя голова согласно кивала, словно она протянула ко мне через комнату свои руки, которых я не видела.
«Совершенно верно, — сказала она, кивая сама. — Именно так задумал все это Бог… подобно качелям. Мужчина выбрызгивает детей из своего члена, поэтому дети сначала принадлежат главным образом ему. Но женщина вынашивает их, рожает и выращивает, оттого дети принадлежат главным образом ей. Так устроен мир, но у каждого правила есть исключение, и это исключение только подтверждает правило. Вот одно из них. Мужчина, который дал тебе ребенка, не будет этому ребенку естественным отцом — он не будет ему естественным отцом, даже если бы все равно был рядом. Он будет ненавидеть ребенка, бить его до смерти еще до того, как ему исполнится год, потому что он будет знать, что ребенок не его. Мужчина не всегда может распознать это или уловить другой запах, но если ребенок заметно отличается, он почувствует это… а твой ребенок будет отличаться от неграмотного Джонни Роузуолла как день от ночи. Поэтому скажи мне, милая, кто естественный отец твоего ребенка?» И она вроде как наклонилась ко мне.
Все, что я могла, — это покачать головой и сказать ей, что не имею представления, о чем она говорит. Но мне кажется, что-то во мне, глубоко в моем мозгу, что появляется лишь тогда, когда я сплю, и только тогда может мыслить, знало ответ. Может быть, я просто придумываю это сейчас, потому что мне многое стало известно, но вряд ли. Я думаю, что на мгновение его имя промелькнуло у меня в голове.
«Я не знаю, что вы хотите, чтобы я сказала, — ответила я. — Я ничего не знаю о естественных или неестественных отцах. Я даже не уверена, что беременна, но если это так, то отцом должен быть Джонни, потому что он единственный мужчина, с которым я спала!» Тогда она села, немного помолчала, а затем улыбнулась. Ее улыбка походила на солнечное сияние, и я почувствовала себя лучше.
«Я вовсе не хочу пугать тебя, милая, — сказала она. — То, что я сказала, совсем не то, о чем я думала. Просто передо мной появляются видения, и они иногда бывают сильными. Я сейчас приготовлю чаю, и это успокоит тебя. Тебе он понравится. Он у меня особенный».
Я хотела сказать ей, что не хочу чаю, но оказалось, что не могу вымолвить ни слова. Мне было слишком трудно открыть рот, и мои ноги обессилели.
У нее была грязная маленькая кухонька, темно в ней было почти как в пещере. Я села в кресло у двери и наблюдала за тем, как, взяв старый побитый чайник, она насыпала в него ложкой чай и поставила чайник на плиту. Я сидела и думала, что мне не хочется ни ее особенного чая, как и ничего другого, приготовленного в этой грязной маленькой кухоньке. Я думала о том, что просто сделаю глоток из вежливости, а затем постараюсь уйти отсюда как можно скорее и больше никогда не вернусь.
Но затем она принесла две маленькие фарфоровые чашечки, чистые и белые как снег, поднос с сахаром, сливками и свежеиспеченными булочками. Она налила чай, он пахнул очень хорошо, был горячим и крепким. Это вроде как пробудило меня, и не успела я опомниться, как выпила две чашки чаю и съела одну булочку.
Она тоже выпила чашку чаю, съела булочку, и мы заговорили о более обычных вещах — кого мы знаем на нашей улице, где я жила в Алабаме, куда я чаще хожу за покупками и все такое. Затем я взглянула на часы и увидела, что прошло полтора часа. Я хотела встать, но у меня закружилась голова, и я снова опустилась в кресло.
Дарси смотрела на Марту округлившимися глазами.
— «Вы чего-нибудь подсыпали мне?» — спросила я. Я была испугана, но испуг скрывался глубоко внутри.
«Милая, я хочу помочь тебе, — сказала старуха, — однако ты не хочешь сообщить мне то, что мне нужно знать. А я знаю совершенно точно, что ты не сделаешь, что нужно сделать, без маленькой помощи, легкого толчка с моей стороны. Вот я и подсыпала тебе кое-что. Ты немного поспишь, вот и все, но, перед тем как уснуть, ты должна сказать мне имя естественного отца своего младенца».
И вот, сидя в этом кресле с продавленным плетеным сиденьем и слушая, как за окнами шумит огромный город, я увидела его вот так же четко, как вижу сейчас тебя, Дарси. Его звали Питер Джефферис, он такой же белый, как я черная, такой же высокий, как я маленькая, такой же образованный, как я неграмотная. Мы с ним были совершенно разные люди — ну просто трудно найти настолько разных людей, — за исключением одного: мы оба приехали сюда из Алабамы, я из Вавилона, неподалеку от границы с Флоридой, а он из Бирмингема. Он даже не догадывался о моем существовании — ведь я всего лишь негритянская женщина, которая убирает его номер в отеле, а он всегда останавливался в одном и том же роскошном люксе на одиннадцатом этаже. Что касается меня, то я старалась всего лишь не попадаться ему на глаза, потому что слышала, как он разговаривает и ведет себя, и знала, что он за человек. Дело не только в том, что он не станет пользоваться стаканом, из которого перед ним пил чернокожий, без того, чтобы тщательно его не вымыть. В своей жизни я слишком часто видела такое, чтобы возмущаться этим. Дело в том, что иногда цвет кожи не имеет никакого отношения к тому, что человек собой представляет. Так вот он был из того самого проклятого племени, члены которого могут иметь любой цвет кожи.
Знаешь, он во многом походил на Джонни. Или Джонни был бы таким же, будь умней, имей образование и если бы Бог подумал о том, чтобы наделить его огромным талантом вместо постоянной тяги к наркотикам и женщинам легкого поведения.
Я не стремилась встречаться с ним, моим единственным желанием было не попадаться на его пути, вот и все. Но Мамаша Делорм вплотную наклонилась надо мной, и я почувствовала, что вот-вот задохнусь от запаха корицы из ее пор. Именно его имя, словно удар молнии, пришло мне в голову.
«Питер Джефферис, — сказала я. — Питер Джефферис, мужчина, который всегда останавливается в номере 1163, если только не пишет своих книг у себя в Алабаме. Он — естественный отец. Но он белый!» Она наклонилась ко мне еще ближе и сказала:
«Нет, он не белый. Белых мужчин не бывает. Внутри, там, где они живут, каждый мужчина черный. Ты можешь не поверить мне, но это так. Внутри каждого из них царит полночь, в любое время суток Господних. Однако мужчина может превратить ночь в свет. По этой причине то, что исходит от мужчины и создает ребенка внутри женщины, — белого цвета. Естественное не имеет никакого отношения к цвету. А теперь закрой глаза, милая, потому что ты устала — так устала! Ну-ну, не надо! Не сопротивляйся! Мамаша Делорм не собирается причинить тебе никакого вреда, крошка! Я всего лишь положу тебе в руку одну вещицу. Вот — нет-нет, не смотри, просто зажми в руке».
Я сделала, как она мне сказала, и почувствовала какой-то квадратик. Мне показалось, что это стекло или пластик.
«Ты вспомнишь все, когда наступит время вспомнить. А сейчас спи. Ш-ш-ш… спи…. ш-ш-ш…» — Вот так все и произошло, — закончила Марта. — Единственное, что я помню потом, — как я бежала вниз по лестнице, словно спасаясь от дьявола. Я не помню, от чего я бежала, но это не имеет значения: я просто бежала. Я вернулась туда потом только однажды и, когда попала туда, не видела ее.
Марта замолчала, и подруги огляделись вокруг, будто только проснулись от одинакового сна. «Ле синк» начал наполняться посетителями — время приближалось к пяти, и служащие заходили сюда пропустить пару стаканчиков после работы. Хотя ни одна из женщин не сказала об этом вслух, им обоим вдруг захотелось оказаться где-нибудь в другом месте. Даже сняв свои фирменные халаты, они чувствовали себя неловко среди людей с портфелями, толкующих о сделках, акциях, долговых обязательствах.
