* * *

Моя комната располагалась как раз на втором этаже нашей квартиры и имела свою лоджию, которую я решил не застеклять. С нее было видно парк, а на него здорово смотреть даже зимой, когда деревья голые и черные, а снег расчерчен параллельными следами лыж. Летом смотреть вообще классно. Только сейчас мне этого делать не хотелось.

Сложившаяся ситуация требовала всестороннего обдумывания.

Переодевшись, я обрушился в мягкое кресло и обвел комнату пристальным взглядом. Как будто это могло помочь.

Да, семья у нас не бедная. У меня в комнате — полный набор, даже сверх того, и ни одна вещь не вырвана с мясом из родительского бюджета. Я и не замечал, как все это появлялось — телик с видео, комп, центр… Еще масса всего по мелочи. Приятные вещи, делающие жизнь удобнее и веселей. Не могу сказать, что у меня не получится без них обойтись, но с ними — лучше.

Правда, есть в комнате вещи, которые я на самом деле ценю. И, кстати, не самые дорогие в денежном исчислении.

Конечно, горка с моими призами и грамотами. Это — мое, это я сам завоевал, не заработал даже. Кое-кто похохатывает, а мне начхать с «Минтоном».

Еще — винтовка. Настоящая. Десятизарядный «тигр» под патрон 9,3, могучая штука, купленная отцом на прошлый день рождения. Записана она, конечно, пока на него, но это ничего не меняет, он сам так сказал.

Наперекрест с ней — шпага. Не спортивная, а настоящая, с метровым почти широким лезвием и гардой из переплетенной бронзовой проволоки. Весит эта штука больше двух килограмм, и посмотрел бы я на японца, который решил бы выйти против нее со своей катаной.{5} Это подарили мне ребята из фехтовального клуба после моей победы, специально заказывали.

И — последнее. Наверное, самое важное, хотя я и не могу объяснить, почему мне так кажется.

Это тоже подарок на прошлый день рождения, но только не от отца, а от Вадима — картина. Метр на метр, в простой рамке. Вадим рисовал ее сам, он вообще здорово рисует. Я не великий ценитель живописи. Вообще не ценитель. Могу сказать — нравится, не нравится, и никто меня не убедит, что в «Черном квадрате» Малевича есть хоть какой-то смысл.

Так вот, эта картина… Над бескрайним лесом горит алый закат. Холм, увенчанный каменным столбом с полустертыми загадочными знаками. Около столба — группа ребят и девчонок, все — в современной одежде, один — с бумбоксом на плече… но у всех средневековое оружие, в основном — мечи. Стоят и задумчиво смотрят на закат, на солнце, уходящее за лес, левее которого — еще два маленьких диска, белесый и зеленый, оба поменьше Луны. Вадим ничего не объяснял — просто подарил мне эту картину… За год до этого я прочитал «Нарнию» Клайва Льюиса и час-то (сам от себя скрывая эти мечты: они казались мне детскими!) представлял себе, как оживает все, нарисованное на картине. Оживает… и можно, перемахнув обрез рамы, отправиться исследовать бесконечный лес с пятнами озер, отражающих закат, спускаться по жилкам далеких рек к морю, которого нет на картине, но которое, конечно, есть где-то там, за ее краем, где лежит большой и неизведанный мир… Я завидовал тем, кто был нарисован на полотне. У них впереди был весь мир.

Вадим знал, что мне дарить.

Сидя в кресле, я пытался понять, почему мне так грустно. Как будто я расстаюсь со всеми этими вещами! Это ведь ерунда, я их увезу с собой на новую квартиру — в новый дом — и там, если придет фантазия, могу расставить их в том же порядке, что и здесь…

И все-таки я понял. Я оставлю тут то, что увезти нельзя. Двор оставлю. Парк. Улицу, остановку на ней, стадион, знакомых. Ко всему этому я привык — и как раз всего этого с собой не взять.

Уезжать не хотелось.

Дотянувшись до центра, я толкнул в него диск «Hay», и Бутусов негромко запел для меня:

Последний поезд на небо Отправится в полночь С полустанка, укрытого Шапкой снегов. Железнодорожник вернется в каморку и уляжется в койку, не сняв сапогов…

Надо было позвонить Вадиму, и я, не дослушав песни, поднялся, набрал его номер. Довольно долго никто не подходил, потом, когда я уже собирался класть трубку, гудки прервались, и как раз Вадим, фыркая, как бегемот, откликнулся:

— Ага!

— Хайль, — поприветствовал его я и тут же перешел к делу: — Вад, ты не подъедешь сейчас к нашему кафе?

Кажется, он что-то почувствовал в моем голосе, потому что, секунду помедлив (на заднем фоне шуршала вода в ванной), коротко ответил:

— Буду.

* * *

«Нашим кафе» мы называли небольшую забегаловку «Петербургер» недалеко от стадиона «Динамо», куда часто «забегали» (отсюда и «забегаловка») после возни с лошадьми и скачек. От моего дома до «Петербургера» было минут пять ходьбы. Вадим жил дальше, ему нужно было добираться на транспорте, поэтому я, устроившись за столиком — тут они были стоячие — и заказав себе фирменный «петербургер» и колу, уставился в большущее окно, через которое хорошо можно рассматривать теплую зеленую улицу.

Впрочем, улицы я не видел. Я думал про странный выверт происходящего.

Деда я помнил очень плохо. Да нет. Не помнил вообще, только фотографии видел. Когда отец не захотел идти по его стопам и ушел служить просто в армию, дед рассорился с моим отцом насмерть, не желал ни видеть, ни слышать его, его жену и своего внука — меня. И у нас в семье про него говорили не очень охотно.

Дед всю жизнь прослужил в спецслужбах. Причем начинал еще тогда, когда ФСБ было не ФСБ и даже не КГБ, а НКВД. Был дед в больших чинах и, выйдя в отставку — довольно рано, как это всегда бывает у военных, — поселился в своем доме на Эльдорадо, в практически безлюдном месте. Раньше это была его же дача, но дед превратил ее в постоянное место жительства, а в город почти не приезжал.

И вот теперь он умер.

Не скажу, чтобы я был расстроен или хотя бы огорчен. Все умирают, а дед был практически чужим человеком. Просто, когда я вспомнил, кем он был, во мне впервые шевельнулась положительная эмоция, связанная с переездом. Интересно же посмотреть дом, в котором безвыездно жил секретный агент! Черт его знает — может, там осталась масса любопытных вещей…

Додумать эту мысль я уже не успел.

Вадим, наверное, прошел дворами, потому что перед окном «Петербургера» он не появлялся, а сразу возник в дверях кафе, крутя головой в поисках меня, — одетый в свои обычные штаны от «ночки», кроссовки, черную тишотку с портретом Милошевича и надписью по-русски: «Янки, гоу хоум!» на груди. Я поднял руку, и мой друг, улыбнувшись, махнул в ответ, уже лавируя между столиками.

— Ну хайль. — Он пожал протянутую мою ладонь и оперся локтями о стол, глядя на меня своими странноватыми, серыми с золотыми искрами глазами, от которых девчонки обмирали и начинали складываться в штабеля у его ног раньше, чем Вадим открывал рот.

Я молча пожал крепкую ладонь. По телику, установленному над стойкой, «знаток русской кухни известный повар Владимир Соколов» рекламировал майонез «Кальве», и я в который раз подумал, что Соколов дурак — в традиционной русской кухне отродясь не было майонеза… Дурацкая мысль означала, что я боюсь разговора с Вадимом, поэтому я отвел взгляд от экрана и решительно сказал:

Вы читаете Воля павших
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

1

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату
×