— О, да. Над ними, конечно, работают уже в течение нескольких лет. За день арены не построишь. Но, скажем так, вкус Игр по-настоящему определяется только теперь. Хотите верьте, хотите нет, но сегодня у нас совещание по стратегии, — говорит он.
Плутарх останавливается и вытаскивает золотые часы на цепочке из кармана пиджака. Он с щелчком открывает крышку, смотрит на время и хмурится.
— Мне скоро нужно будет уходить. — Он поворачивает часы в мою сторону, так, чтобы я могла видеть циферблат. — Оно начнется в полночь.
— Кажется, это довольно поздно для… — начинаю я, когда кое-что отвлекает меня. Плутарх двигает часы большим пальцем, и на мгновение на них появляется изображение, вспыхивая, будто освещенное свечами. Это еще одна сойка-пересмешница. Точно такая же, как на броши, прикрепленной к моему платью. Как только она исчезает, он закрывает часы.
— Они очень симпатичные, — говорю я.
— Они не просто симпатичные, они единственные в своем роде, — говорит он. — Если кто-нибудь будет обо мне спрашивать, говорите, что я отправился домой, спать. Совещания полагается держать в секрете. Но я подумал, что ничего страшного, если я расскажу вам.
— Да, ваша тайна останется со мной.
Мы обмениваемся рукопожатием, он делает небольшой поклон, обычный жест здесь, в Капитолии.
— Хорошо, встретимся следующим летом на Играх, Китнисс. Поздравляю вас с помолвкой, и пусть удача всегда будет на вашей стороне.
— Мне она понадобится, — говорю я.
Плутарх исчезает, и я пробираюсь сквозь толпу, ища Пита, пока совершенно незнакомые люди поздравляют меня. С моей помолвкой, с моей победой в Играх, с моим выбором помады. Я благодарю их, но в действительности думаю о Плутархе, хвастающемся своими симпатичными, единственными в своем роде часами. Было нечто странное в этом. Почти тайное. Но что? Возможно, он думает, что кто-то еще может украсть его идею и поместить сойку-пересмешницу на часы? Да, наверняка он заплатил за это целое состояние и теперь не может показать никому, потому что боится, что кто-нибудь сделает их низкопробную версию. Только в Капитолии.
Я нахожу Пита, восхищающегося столом с искусно украшенными пирогами. Пекари специально вышли с кухни, чтобы поговорить с ним о глазировании, они буквально перебивают друг друга, спеша ответить на его вопросы. По его просьбе они собирают для него набор пирожных, чтобы он мог взять их с собой в Дистрикт-12, и там спокойно изучить их работу.
— Эффи сказала, что мы должны быть на поезде в час. Интересно, сколько времени? — произносит он, озираясь.
— Почти полночь, — говорю я, отщипывая шоколадный цветок от торта прямо пальцами, и съедаю его, совершенно не переживая из-за своих манер.
— Самое время, чтобы сказать спасибо и попрощаться! — щебечет Эффи, беря меня под локоть. Это один из тех моментов, когда я только рада ее навязчивой пунктуальности. — Мы подхватим Цинну и Порцию, и они пойдут с нами, чтобы проститься с важными людьми. Потом мы отправимся к выходу.
— Разве мы не должны поблагодарить президента Сноу? — спрашивает Пит. — Это же его дом.
— О, он не большой любитель вечеринок. Слишком занят, — говорит Эффи. — Я уже приняла меры, чтобы все необходимые послания и подарки были переданы ему завтра. Вот ты где! — Эффи машет двум дежурным Капитолия, поддерживающим между собой пьяного Хеймитча.
Мы едем по улицам Капитолия в автомобиле с затемненными окнами. Сзади в другой машине сидит наша приготовительная команда. Толпы празднующих людей настолько велики, что приходится двигаться очень медленно. Но Эффи учла абсолютно все, и ровно в час мы оказываемся около поезда и выходим на станцию.
Хеймитча вносят в его комнату. Цинна заказывает чай, и все мы садимся вокруг стола, в то время как Эффи шелестит своими бумажками с расписаниями, напоминая нам, что мы по-прежнему находимся в Туре.
— Не забываем, в Дистрикте-12 нас ждет Праздник Урожая. Поэтому предлагаю всем выпить свой чай и сразу лечь в кровати.
Никто не возражает.
Когда я открываю глаза, уже середина дня. Моя голова покоится на руке Пита. Я не помню, как он пришел прошлой ночью. Я поворачиваюсь, стараясь не потревожить его, но он уже не спит.
— Никаких кошмаров, — говорит он.
— Что? — спрашиваю я.
— У тебя не было никаких кошмаров прошлой ночью, — поясняет он.
Он прав, впервые за последнее время я спала всю ночь.
— Тем не менее, сны мне снились, — говорю я, вспоминая. — Я бежала за сойкой-пересмешницей сквозь лес. Очень долго. А на самом деле это была Рута. Я имею в виду, когда та запела, у нее был ее голос.
— Куда она привела тебя? — спрашивает он, убирая волосы с моего лба.
— Я не знаю. Мы никуда не дошли, — отвечаю я. — Но я чувствовала себя счастливой.
— Да, ты спала так, словно ты была счастлива, — говорит он.
— Пит, почему я никогда не могу определить, когда кошмары у тебя? — спрашиваю я.
— Не знаю. Не думаю, что я мечусь или выкрикиваю что-нибудь. Я просто попадаю туда, парализованный ужасом, — объясняет он.
— Тебе следует будить меня, — говорю я, думая, как я прерываю его сон по два-три раза за ночь и том, сколько времени уходит, чтобы успокоить меня.
— Это необязательно. Мои кошмары обычно о том, как я теряю тебя, — поясняет он. — Я успокаиваюсь, как только понимаю, что ты рядом.
Тьфу! Пит говорит это таким пренебрежительным тоном, а ведь это словно удар в живот. Он просто честно отвечает на мой вопрос. Он не давит на меня, не делает на самом деле никаких признаний в любви. Но я чувствую себя просто ужасно, как будто я использую его. А может, так и есть? Я не знаю. Знаю только, что впервые я считаю аморальным то, что он здесь, в моей постели. Как бы парадоксально это не звучало, ведь теперь мы официально помолвлены.
— Будет хуже, когда дома я снова буду спать один, — говорит он. Верно, мы почти дома.
План празднования в Дистрикте-12 включает в себя обед в доме мэра Андерси сегодня вечером и выступление Победителей на площади во время Праздника Урожая завтра — в заключительный день Тура Победителей. Обычно это означает обед дома или с друзьями, если вы можете себе это позволить. В этом году это дело общественное, и поскольку организатором выступает Капитолий, у всего Дистрикта будут полные животы.
Основные наши приготовления будут проходить в доме мэра, потому что мы вернулись к тому, что вынуждены ходить в мехах на улице. На вокзале мы не останавливаемся надолго: коротко улыбаемся и машем. Садимся в наш автомобиль. Мы даже не увидим наши семьи до вечернего обеда.
Я рада, что все будет проходить в доме мэра, а не в Доме Правосудия, где был проведен мемориал для моего отца и где меня держали после Жатвы, когда я прощалась с родными. Дом Правосудия — слишком печальное место.
К тому же, мне нравится дом мэра Андерси, особенно теперь, когда мы с его дочкой Мадж подруги. Это стало официальным, когда она пришла, чтобы попрощаться со мной перед Играми, и когда она дала мне брошь с сойкой-пересмешницей на удачу. Когда я вернулась домой, мы стали проводить вместе много времени. Оказалось, что у Мадж тоже есть куча свободных часов, которые нечем заполнить. Это было довольно неуклюже поначалу, потому что мы не знали, что делать. Другие девушки нашего возраста, как я слышала, говорили о мальчиках, других девушках и одежде. Ни я, ни Мадж не любим сплетничать, а разговоры об одежде доводили меня до слез. Но после нескольких неудачных попыток, я поняла, что она до смерти хотела побывать в лесу, так что, я взяла ее пару раз с собой и показала, как стрелять. Она пыталась научить меня играть на фортепиано, но мне гораздо больше нравилось слушать ее игру. Иногда мы обедали друг у друга дома. Мадж больше нравился мой дом. Ее родители кажутся хорошими, но я сомневаюсь, что она часто видит их. У ее отца есть целый Двенадцатый Дистрикт, чтобы работать, а у ее мамы сильные приступы головной боли, заставляющие ее весь день оставаться в постели.
— Может быть, вам стоит свозить ее в Капитолий? — спросила я во время одного из них. В тот день мы не играли на фортепиано, потому что, даже не смотря на два этажа, звук причинял ее маме нестерпимую боль. — Могу поспорить, они в состоянии ее вылечить.
— Да. Но ты не едешь в Капитолий, если он не приглашал тебя, — грустно сказала Мадж. Даже привилегии мэра имеют ограничения.
Когда мы достигаем дома мэра, мне едва хватает времени, чтобы быстро обнять Мадж, прежде чем Эффи начинает толкать меня к третьему этажу, чтобы готовиться. После того, как я накрашена и одета в серебряное платье, доходящее до пола, у меня остается еще целый час до обеда, который я использую, чтобы найти ее.
Спальня Мадж расположена на втором этаже рядом с несколькими комнатами для гостей и кабинетом ее отца. Я заглядываю в кабинет, чтобы поприветствовать мэра, но в нем пусто. Я слышу гудение телевизора и останавливаюсь, чтобы посмотреть кадры, на которых я и Пит во время вчерашней вечеринки. Танцующие, едящие, целующиеся. Сейчас это проигрывается в каждом Дистрикте в Панеме. Публика должна быть просто в восторге от несчастных влюбленных из Дистрикта-12. Лично я в восторге.
Я выхожу из комнаты, когда какой-то звуковой сигнал привлекает мое внимание. Я возвращаюсь, чтобы увидеть, что экран телевизора теперь черный. Затем появляется надпись: «ПОСЛЕДНЯЯ ИНФОРМАЦИЯ О ДИСТРИКТЕ-8». Инстинктивно я понимаю, что эта информация не для меня, что это нечто, предназначенное только для мэра. Мне нужно уйти. Как можно скорее. Но вместо этого я подхожу ближе к телевизору.
Появляется диктор, которого я никогда раньше не видела. Это женщина с седыми волосами и хриплым властным голосом. Она предупреждает, что условия ухудшаются и объявлен Третий Уровень тревоги. В Восьмой Дистрикт отправлены дополнительные силы. И все текстильное производство остановлено.
Они переходят от женщины к главной площади Дистрикта-8. Я узнаю ее потому, что была на ней только на прошлой неделе. Там все еще висят плакаты с моим лицом, развевающиеся на крышах. Под ними собралась огромная толпа. Площадь заполнена кричащими людьми, их лица скрыты тряпками и самодельными масками. Они кидают кирпичи. Вокруг горят здания. Миротворцы стреляют в толпу, убивая наугад.
Я никогда не видела ничего подобного, но я абсолютно точно могу сказать одну вещь. Это именно то, что президент Сноу называл восстанием.
Глава 7
