геликоптер, даже как-то блестяще черный. Голубые лопасти. К коротким крыльям подвешены нарядные ракеты. Фонарь поляризован. Интересно, кто летает на таких вертушках? Их и в армию-то всего штук пятнадцать поставили. Поскольку одна такая птичка стоила приблизительно столько, сколько десяток обычных истребителей пятого поколения.
Машина счастливого завтра.
Странное время.
– Ты что стоишь? – ткнул меня Гобзиков. – Двигаем...
Мы с совершенно независимым видом заправских психов, вставших на путь выздоровления, двинулись вдоль вертолета к забору. Я даже нагло постучал ладонью по подвесному баку. Бак был полный, холодный и шершавый. Не металл, какой-то композит.
Возле забора скучал прошлогодний страшный чертополох, как полагается в каждой уважающей себя психушке. Мы прошагали вдоль чертополоха метров десять и нашли то, что нам было нужно. Как в каждой уважающей себя психушке, в заборе имелась дыра. Совсем как говорил Валерка.
Не очень большая, крупная собака не пролезла бы. Но, видимо, психи были народом мелким и дырой вполне довольствовались.
– Вот она, свобода, – сказал я и протиснулся в отверстие.
Гобзиков за мной.
Странно, как Валерка мог пролезать в такую вот дыру...
– Идем. – Гобзиков шагнул в лес.
Лес начинался сразу от забора, безо всякого перехода. Густой, с папоротником, заваленный сгнившими елками, с запахом грибов и гниющей воды. Мы провалились в него, как в наполненный опилками бассейн. Я шагал первым, Гобзиков за мной.
Гобзиков был какой-то мутный и вялый, видимо, еще не отшел от смехотуна. А как, однако, его быстро вылечили – одним укольчиком. Сразу видно, что опыт есть.
Идти было тяжело. Пробирались почти наугад, по солнцу, хотя я лично раньше никогда по солнцу не ходил. Железная дорога должна была быть где-то на юге и, в принципе, недалеко. Мой план был прост. Добраться до ж/д, затем двигать вдоль нее на запад. Дойти до ближайшей мелкой станции и залезть на пригородный поезд. А там или в туалете закрыться, или на третью полку. Но это в крайнем случае.
В случае не крайнем действовать проще. Вдоль дорог железных всегда тянутся дороги проселочные, а по ним, в свою очередь, лесовозы тянутся. Можно заавтостопиться. Меня, правда, немного смущала психушечная форма. Но с этим я надеялся справиться. Пересечем лес, а там от курточек можно оторвать рукава, и они вполне сойдут за тренировочные жилетки. Доберемся до дому, старому я объясню, что пошли... что пошли в лес за майскими жуками и немного заблудились.
– А этот? – спросил Гобзиков где-то через километр. – Не заложит?
– А чего ему нас закладывать? И так ясно, что мы удрали. Искать особо не будут, чего нас искать...
– Я собак видел, – сказал Гобзиков. – Там у них целая псарня. Если по следу пойдут...
Гобзиков остановился. Прислушался.
– Накаркал, – Гобзиков плюнул. – Я всегда так, как скажу – так сразу сбывается... Послушай вот...
Я прислушался. Собаки. Высокие писклявые голоса. Гончие. Какие-нибудь там эстонские гончие, бладхаунды чертовы тупые. А может, это я накаркал. Я все время поминаю собак, вот тебе и собаки. И тупость. Вот тебе и тупость.
– Скорее надо, – сказал я.
– От собак все равно не уйти, – шмыгнул носом Гобзиков.
– Можно и от собак. Главное – поспешить. Ты им не сказал, кто мы?
– Не, – помотал головой Гобзиков. – А ты?
– И я не... Нам скорее надо, Гобзиков, скорее. Лучше побежать.
Мы побежали, хотя бежать по лесу не очень хорошо получалось, все время что-то в морду летело, и глаз я чуть не выколол сучком. Да и сил не было уже. Устал. И Гобзиков тоже устал.
Так и продвигались, бегом-шагом-бегом. Вымотались. Прислонились к осине. Дышали.
– Что делать будем? – снова спросил Гобзиков.
– Будем идти, – ответил я. – Тут где-то ручей должен быть, Валерка говорил, помнишь. Дойдем до ручья, дальше не догонят.
– Почему?
– Собаки след на воде не чувствуют. Вперед. И лучше нам снова немножко пробежаться.
И мы опять побежали, правда, на этот раз на самом деле уж совсем немножко. Да и лес не позволял – загустел совсем всякими прутьями, и пятки у меня застрекотали. Колчеданов, чтобы тебе перевернуться в цинковом гробу. Но с километр мы, наверное, одолели.
А ручья все не было. Сбились. Лай приближался, можно было отличить даже отдельных собак. Можно было просто сесть на землю и дождаться погони. Ничего бы нам не сделали. Но... Как говорится, было слишком много «но». «Но» слишком много, а времени слишком мало.
И еще мне не понравилось, что ни с того ни с сего там вдруг всплыло имя Лары.
С чего бы это? К чему бы это? Совпадение? Какая-то другая Лара?
Я не понимал. И мне не хотелось, честно говоря, чего-то там особо понимать. Мне хотелось убраться подальше от этого места, и от Колчеданова подальше тоже. И еще мне хотелось убедиться в том, что Лара добралась. Что с ней все в порядке, мне хотелось сказать ей, что я ничего не сказал...
Наверное, из-за этого я и бежал. И Гобзиков, наверное, бежал тоже из-за чего-то подобного. Мы пробежали еще с километр, потом остановились передышаться.
– Что случилось вообще? – спросил Гобзиков. – Почему мы там оказались?
– Сам-то ты что-нибудь помнишь?
– Помню, как по полю шли... Все... Больше ничего... А Лара где?
– Я ее отправил.
– Куда?
– Домой, – сказал я. – Или ты что, хотел, чтобы она тоже в психушке побывала?
– Нет, конечно... – замотал головой Гобзиков. – Там... Ну, эти... про Лару у меня спрашивали. Почему? Как ты думаешь?
– Не знаю.
Я действительно не знал. Потом подумаю.
– Они ее ищут, что ли... – задумчиво сказал Гобзиков. – Мне кажется, они ее ищут. И ей никак нельзя здесь было появляться. А то она бы нас обязательно выручила. Лучше нам пробежаться еще, собаки не отстают... Побежали, Жень!
Я не стал спорить, я оттолкнулся спиной от дерева. Гобзиков не отставал.
Ручья мы так и не нашли. Нашли вышку. Даже не нашли, вывалились к ней из сырого ельника.
Вышка стояла на небольшой поляне, задушенной мелкими елочками совсем еще нежного цвета. Я сорвал у одной верхушку, зажевал для освежения. Видимо, раньше на вышке был какой-то локатор или еще что в этом духе, явно военного назначения – камуфляжная краска на опорах еще кое-где сохранилась, хотя в основном, конечно, вышка была ржавая. А сверху свисали кабели. Как хвосты. Много болтающихся хвостов.
Высокая, наверное, метров под пятьдесят вышка.
– Что встали? – спросил Гобзиков.
Я не ответил, направился прямо к вышке, отыскал лестницу.
Я понимал, что с вышки этой нам уже никуда не уйти. Что нас окружат и рано или поздно снимут. Но все равно полез вверх. Люди постоянно делают бессмысленные вещи, это у людей в крови. Я часто об этом думал. Погоня на хвосте, патроны кончились, и человек кидает в преследователей разряженным револьвером. Будто им на самом деле можно кого-нибудь прибить. Нет, если кинуть умелой рукой да прямо в лоб, то, наверное, можно, а так...
Тупой поступок.
Я тоже совершил тупой поступок – взял да и полез на вышку.
Гобзиков полез за мной. Тоже пример тупизны. Тупизна – она заразна, как грипп. Один начинает тормозить – и круги торможения захватывают все окружающее пространство. И уже все тормозят, бороздят асфальт рогами.
А может, мне просто хотелось побывать на вышке, я еще никогда не бывал на подобных конструкциях, хотя всегда и хотел.
Лезть было тяжело. И из-за пяток, и из-за того, что ступени были покрыты жирной скользкой ржавчиной. Хорошо хоть, лестница была огорожена специальным коробом – если сорвешься, вниз не улетишь – прогрохаешь по ступеням, разобьешь рожу. Но я лез, иногда поглядывая вниз. Гобзиков тоже лез.
На полпути я остановился и отдохнул, оглядел пространство. Мы были уже над лесом. Он расплывался по сторонам, никаких строений, только к северу черная тонкая труба – психбольничная кочегарка. Никого не видно. И не слышно. Небо большое, облаков нет, ветерок приятный.
Подтянулся Гобзиков.
– Зачем лезем? – спросил он.
– Так надо, – ответил я.
– Свалимся ведь...
– Не каркай, Гобзиков, – посоветовал я и пополз дальше.
Верхняя площадка сохранилась хорошо, мало проржавела. На ней находились какие-то распотрошенные приборы, провода, другая электрическая мура. Вверх уходила поломанная антенна, сквозь решетку пола была видна однообразная земля. И мать-и-мачеха. Вылезла уже, гляди-ка. Первоцвет.
– И что дальше? – спросил Гобзиков.
– Ничего. Будем ждать. И отдыхать.
– Поймают ведь...
– Поймают – не поймают, потом увидим.
Мне не хотелось разговаривать, я устал и спать хотел к тому же – а когда я хочу спать, я плохо соображаю.
Я лег на решетку площадки. Небо было совсем рядом. Тонкое, синее, такое синее бывает только весной. Какая романтика.
– Я им ничего не сказал, – сообщил Гобзиков. – Ни про поход, ни про Лару.
– Я знаю. Я все слышал. Молодец, так и надо. Теперь надо подумать, что скажем...
– Собаки, – перебил Гобзиков.
– Точно. Пошли за жуками, на нас напали дикие собаки, мы убегали и заблудились. Тупо, но, может быть, поверят...
– Собаки там. – Гобзиков указал пальцем за бортик площадки.
– Что?
– Собаки бегут. И люди. Они нас нашли.
– Блин...
Так и должно было случиться. Только не так быстро.
Я вдруг подумал, что мы неправильно убегали. Во дворе стоял не только вертолет, во дворе стояли машины. Надо было просто угнать одну, и все. А где-нибудь возле города мы бы ее бросили. К чему было в этот лес ломиться? Дурак.
