когда я хожу, или прыгаю, или всего-навсего протягиваю руку, — все это отражается на теле нашей Земли. А твоя большая пушка в состоянии произвести нужный толчок. Но — клянусь интегралом! — сможет ли этот толчок повернуть Землю? Судя по вычислениям этой скотины, Мастона, кажется, сможет!'
Но как бы Алкид ни бранил Мастона, — в душе, как инженер, он не мог не восторгаться его гениальными математическими вычислениями. Конечно, они были понятны только избранным, но французский инженер принадлежал к числу этих немногих счастливцев; он читал алгебру, как легкую журнальную статью, и это чтение доставляло ему истинное удовольствие.
Но если выстрел удастся, сколько катастроф и бедствий будет следствием такого успеха! Города в развалинах, обвалившиеся горы, миллионы убитых, воды, покинувшие свое лоно и производящие ужасные разрушения! Это будет как бы землетрясение неслыханной силы.
'Если б еще можно было надеяться на то, что проклятый порох, изобретенный Николем, окажется меньшей силы, чем рассчитывали. Тогда выпущенное ядро могло бы упасть на Землю и при падении дать обратный толчок; и все станет на свое место сравнительно скоро. Впрочем, дело и тут не обойдется, конечно, без многих бедствий, но они не будут так велики, как теперь, и во всяком случае поправимы'.
Так рассуждал Пьерде, и в его рассуждениях было много горькой правды, чем, конечно, не замедлили воспользоваться газеты. По обыкновению они опять забили в набат и еще больше увеличили страх и без того напуганных людей.
Подобные обстоятельства делали положение Мастона все более критическим, и миссис Скорбит трепетала за участь своего друга. Действительно он легко мог сделаться жертвой общественного негодования. Возможно, что теперь у нее самой было сильное желание, чтобы он сказал то слово, которое он так упрямо отказывался произнести; но она боялась и заикнуться ему об этом и хорошо делала. Это значило бы получить категорический отказ и серьезно рассердить своего друга. Дошло до того, что в Балтиморе стало почти невозможно сдерживать народное раздражение.
Тревога, раздуваемая газетами и телеграммами, с каждым днем все увеличивалась. Однако упрямый Мастон продолжал отказываться назвать таинственный пункт, сознавая, что, поступи он так, Барбикен и капитан Николь будут сразу же лишены возможности продолжать свои работы.
Нечего и говорить, насколько Мастон вырос в глазах миссис Скорбит и во мнении членов Пушечного клуба.
Старые бравые артиллеристы упорно стояли за предприятие 'Барбикена и K°'. Секретарь клуба достиг такой известности, что уже многие написали ему, как какому-нибудь выдающемуся преступнику, с целью получить несколько строк, написанных рукой, которая собиралась перевернуть мир.
Такое положение вещей день ото дня становилось опаснее. У ворот балтиморской тюрьмы день и ночь толпился народ, слышались крики, проклятия и требовали выдачи Мастона, чтобы расправиться с ним на месте. Полиция видела приближение минуты, когда она не в силах будет сдерживать народное раздражение.
Желая дать удовлетворение американскому народу, а также и народам Европы, вашингтонское правительство решилось, наконец, предать Мастона уголовному суду.
Присяжные заседатели, поддавшиеся уже общей панике, 'не заставят себя просить и живо покончат с этим делом', — говорил Алкид Пьерде.
5 сентября председатель следственной комиссии лично явился в камеру Мастона.
Миссис Скорбит, по ее настоятельной просьбе, получила разрешение присутствовать при допросе. Очевидно, надеялись, что ее влияние на упрямого математика возьмет верх и заставит его в последнюю минуту открыть то, чего от него так тщетно добивались.
— Не сдастся, так там увидим, что делать! — говорили некоторые из более дальновидных, членов комиссии. — В сущности, какой толк вешать Мастона: ведь катастрофы этим не предотвратишь!
Итак, 5 сентября, в 11 часов утра, Мастон очутился в присутствии председателя следственной комиссии и Еванжелины Скорбит.
Разговор был несложен: председателем было задано несколько довольно резких вопросов, на что последовало столько же спокойных ответов мистера Мастона.
И кто бы мог вообразить, что наиболее спокойным и уравновешенным из двух собеседников окажется горячий, вспыльчивый математик?
— В последний раз спрашиваю вас: хотите вы отвечать или нет? — спросил председатель.
— На что и по поводу чего?.. — в свою очередь спросил Мастон ироническим тоном.
— По поводу места, где скрывается ваш товарищ Барбикен.
— Я уже сто раз ответил вам на этот вопрос.
— Так повторите ваш ответ в сто первый раз!
— Он находится в данную минуту там, откуда должен произойти выстрел.
— А где этот выстрел будет произведен?
— Там, где находится мой товарищ Барбикен.
— Берегитесь, Мастон!
— Чего именно?
— Последствий вашего запирательства, в результате чего…
— Вы не узнаете того, чего не имеете права знать.
— Мы? Не имеем права знать? Мы должны знать!
— Не разделяю вашего мнения.
— Мы привлечем вас к уголовной ответственности!
— Сделайте одолжение.
— И суд осудит вас!
— Это дело присяжных.
— И как только приговор будет произнесен, он немедленно будет приведен в исполнение.
— Пускай.
— О, дорогой Мастон!.. — робко решилась заметить миссис Скорбит, сердце которой невольно сжалось от этих угроз.
— О, миссис Скорбит!.. — с упреком произнес Мастон.
Еванжелина опустила голову и замолчала.
— А угодно вам узнать, каков будет этот приговор? — продолжал допрашивать председатель следственной комиссии.
— Как желаете.
— Вы будете приговорены к смертной казни… и будете повешены, как вы этого и заслуживаете!..
— Неужели?
Тут председатель следственной комиссии удалился, а миссис Скорбит бросила на своего друга взгляд, полный немого восторга.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,
очень короткая, но в которой, Х получает, наконец, географическое значение
К счастью для Мастона, вашингтонское правительство совершенно неожиданно, потеряв уже всякую надежду, получило следующую телеграмму от американского консула в Занзибаре:
'Государственному секретарю Джону С.Райту. Вашингтон, США.
Занзибар, 13 сентября, 5 часов по местному времени.
В Вамасаи, к югу от горной цепи Килиманджаро, производятся обширные работы. Восемь месяцев, как Барбикен и капитан Николь с многочисленным персоналом рабочих — негров — водворились во владениях султана Бали-Бали, о чем имею честь довести до сведения правительства.
Ричард Трест, консул'.
Вот таким образом обнаружилась тайна Мастона. Вот почему секретарь Пушечного клуба не был повешен, хотя и находился в заключении.
Быть может, впоследствии он сам пожалел, что не умер тогда, когда был окружен славой!
