Гости постепенно занимали места за столом. Пруденс и Чарльз Рэмси не смогли бы продолжать разговор на тему об извинениях даже шепотом, а он так и не извинился перед ней должным образом, так, чтобы она почувствовала, что он действительно испытывает угрызения совести.
Легкомысленный Рэмси нервно облизал губы. Пруденс понравилось, что он выглядит слегка обеспокоенным.
– Если бы вы обязали меня, сыграв со мной в триктрак, может, я сумел бы все поправить, – предложил он.
Пруденс какое-то время обдумывала его предложение.
– Может быть, – ответила она наконец без всякого энтузиазма.
Он перегнул палку. Она больше не собиралась обращать на него внимание. Чарльз понял это, потому что, как только он открыл рот, собираясь снова заговорить с Пруденс, она демонстративно отвернулась от него и повернулась к джентльмену, сидевшему по другую сторону от нее. Его звали Понсонби, и он был известным волокитой. Она заговорила с ним о погоде. Понсонби в ответ поинтересовался, не та ли она молодая леди, чье высказывание о любовных романах он слышал чуть раньше.
– Прошу прощения, прервал Чарльз их разговор с намерением спасти Пруденс от Понсонби.
Пруденс нетерпеливо повернулась к нему.
– Да?
– А мне вы ничего не хотите сказать, мисс Стэнхоуп? – тихо, так, чтобы его не услышал Понсонби, проговорил Чарльз. – О погоде, обеде, нашем окружении.
Она избегала его взгляда. Тихо и вежливо, но с явным намеком на то, что с ним она разговаривать не желает, Пруденс ответила:
– Слишком много между нами осталось недосказанного, сэр, и светской болтовней не заполнить эту брешь.
Она собиралась снова отвернуться, но он удержал ее внимание, тихонько сказав:
– Вы имеете в виду недосказанное порицание и невысказанное извинение?
Она наконец встретилась с ним взглядом своих очень голубых в тот момент глаз.
– Да, нам еще предстоит с этим разобраться, – горячо продолжал он. – Но думаю, вы согласитесь со мной, что сейчас для этого не время и не место.
Губы Пруденс изогнулись, подбородок приподнялся.
– Но я не соглашусь. Извинение не может быть не ко времени. – И она снова отвернулась от него.
Они сидели настолько близко друг к другу, что их рукава соприкасались, объединенные обоюдным напряжением и разъединенные стеной взаимного непонимания и обид.
Раздосадованный тем, что Пруденс сначала сделала ему выговор за его плохие манеры, а теперь наказывала его, разговаривая с Понсонби, Чарльз решил, что не допустит, чтобы последнее слово осталось за ней. Когда Пруденс положила себе на колени салфетку, он незаметно смахнул ее, а потом наклонился будто бы для того, чтобы поднять салфетку с пола.
– Прощу прощения, – излишне подчеркнуто сказал он.
Пруденс повернулась как раз в тот момент, когда он выпрямлялся, и они едва не стукнулись лбами.
– Я правда прошу прощения, – повторил он с чувством.
От удивления она ослабила самоконтроль, и барьер, воздвигнутый между ними ее взглядом и удерживающий его на расстоянии, рухнул. На короткий миг ему показалось, что он может прочесть ее мысли. Она была довольна, что он извинился. Благодаря этому он понравился ей больше. Дыхание у нее участилось. Ресницы опустились недостаточно быстро и не успели скрыть то, что отражалось в глазах. Не дожидаясь, пока кто-нибудь из гостей обратит внимание на необычный для него приступ раскаяния и начнет задавать вопросы, он протянул ей салфетку со словами:
– Это ваша?
Она нахмурилась, посмотрела себе на колени, потом снова подняла глаза. Во взгляде проскользнул оттенок недоуменного разочарования.
– Да, спасибо, – пробормотала она и возобновила разговор с Понсонби, который, как опасался Чарльз, мог превратно истолковать ее намерения.
Разочарованный Чарльз сам заговорил с кем-то из гостей, однако на протяжении всего обеда, желая удостовериться, что до нее дошел смысл его последней фразы, и стремясь помешать Понсонби зайти слишком далеко, он продолжал вежливо извиняться перед мисс Стэнхоуп то за один шутовской промах, то за другой.
Когда подали жаворонков, запеченных в тесте, ветчину в соусе «мадера», телячью требуху по-провансальски и филе вальдшнепа и гости на русский манер стали передавать блюда друг другу, у Чарльза появилась масса возможностей то и дело вклиниваться в разговор Пруденс с Понсонби.
– Прошу прощения, не положить ли вам чего-нибудь?.. Могу я соблазнить вас вот этим блюдом?.. Простите, что перебиваю вас, но рыба выглядит очень аппетитной.
Время от времени он задевал ее плечом и тут же выпаливал:
– Прошу прощения. – Или: – Простите мою неловкость.
Толкнув ее под локоть, отчего она невольно высыпала себе в тарелку полную ложку горошка, он со смехом сказал:
– Я не собирался огорошить вас своими извинениями.
Каждый раз, когда такое происходило, их взгляды встречались, и каждый раз он надеялся, что она поймет скрытый подтекст его извинений. Ее глаза говорили, что она все понимает, но поджатые губы свидетельствовали, что она не желает идти на примирение. Она не хотела развеселиться и каждый раз возвращалась к разговору с плосколицым Понсонби. Все это не могло не удручать Чарльза.
Похоже, решил он, ему следует заняться делом, а не тратить время, пытаясь добиться расположения молодой леди, которая была несклонна прощать его. Рэмси прекратил свое фиглярство с извинениями и принялся расхваливать товары, которые собирался продать, каждому, кто соглашался его слушать. Собственно говоря, только ради этого он и принял приглашение на обед, поэтому-то и вырядился в индийский наряд. В конце концов, вокруг него сидели потенциальные покупатели товаров, в которые он вложил немалые средства.
Он как раз поздравлял себя с удачей, заручившись согласием четырех гостей прийти и посмотреть привезенные им сокровища, когда его внимание привлек голос мисс Стэнхоуп, напряженно зашипевшей на Понсонби:
– Сэр, у этой вилки очень острые зубцы. Мне очень жаль, но я испытываю искушение оставить на вас парочку шрамов, чтобы убедить вас в серьезности моего недовольства положением вашей руки.
